Книга Возьми меня, моя любовь - Грация Верасани

— Ни пуха ни пера твоему роману.

Вхожу в лифт, нажимаю кнопку первого этажа и думаю, что хватит с меня интервью.

22

Каникулы

Франчи закрыл «Магию» и отправился на карнавал в Малагу, как обычно летом, с ним и Джонни я увижусь в сентябре.

Бруна и Мартина настаивают, чтобы я присоединилась к ним в Стинтино. Каждый день звонят и рассказывают, что место замечательное, море замечательное, сардинская кухня замечательная, будто меня это интересует.

Позавчера уехал Эмилио. У меня было две минуты, пока он нагружал рюкзак, целовал меня на пороге и поспешно заскакивал в такси, идущее в аэропорт.

— Чего ты добьешься, уехав? — спросила я у него. Я была растеряна, втайне огорчена и остро нуждалась в плюшевой игрушке или в книжке. Так и не нашла слов, которые заставили бы его поменять планы.

И я тоже уехала.

Заперлась в номере «Отеля Сантьяго ди Риччионе» с чемоданом, набитым блокнотами и намерением закрыться в полном уединении и творить. Но в первый же вечер в баре «Курсаал» я услышала, как кто-то играет на пианино «Хрупкую малышку», и разрыдалась над «текилой санрайз». Тогда я вернулась в гостиницу и собрала чемодан.

Теперь я снова сижу за компьютером, подпираю лоб рукой в кабинете, перегруженном бумагами, под которыми погребены кассеты и корзины для мусора, а в пепельнице — два десятка окурков. Этажом выше радио Вероники в полную громкость транслирует Эр Пиотта с «Supercafone».

Перечитываю отрывочные записки, интервью с Анной, Кэтти Фрегга, Самантой, Суси, Джулией и не могу выцедить из них ничего достойного. Что значит трахаться и что значит любить? — спрашиваю себя. — Это одно и то же или нет? А для мужчины это то же самое, что и для женщины? Венна Равенна тоже заперта здесь, гуляет по улочкам Фьеры, садится и выходит из авто клиентов, жены которых уехали в отпуск. Однажды я слышала ее разъяренный голос, она требовала раскрутить историю, оживить любым событием. Я задаюсь вопросом, нашла ли она великую любовь, трагична ее жизнь или смешна? Что она любит? О чем мечтает? Плохо ее знаю и вымучиваю образ. Что мешает мне найти истинное вдохновение: радио Вероники, удушающая жара или врожденная лень? Пальцы на клавиатуре, пялюсь в монитор и чувствую себя девочкой без музыкального слуха, которую родители заставляют играть на скрипке.

Голова раскалывается, я выключаю компьютер, хватаю ключи, кошелек и выбегаю из дома, в чем была.

Каждый вечер в парке Сканделла кто-то играет, в основном местные группы, а разбавленное пиво обходится дешево. Сегодняшняя группа называется «Эйфория», певице не больше двадцати, она прекрасна, словно ангел, и талантлива, но здесь нет ни одного продюсера или журналиста, который припас бы для нее контракт или статью.

«Эйфорийцы» показывают зрителям-друзьям плоды зимних репетиций в зале, на записи песен. По окончании концерта они спускаются со сцены и направляются к бару напиться под руку с несколькими девчонками.

Какой-то чудак, весь в пирсинге и татуировках, науськивает на них собак, народ, усевшись на корточки, раскуривает косяки, разгораются свернутые наскоро светлячки.

«Фанаты Дьявола» хрипят из радиоприемника, между тем как из репродуктора пивного киоска, потрескивая, доносятся «Битлз». Я слушаю, как два незнакомца спорят, кто лучше, Леннон или МакКартни. Всюду суровые критики, не знаешь, чью сторону принять.

Я знакома здесь со всеми. Знакома? Видеть одни и те же лица всю жизнь не значит знать их…

Издалека замечаю Боба, близкого друга Эмилио. Ему сорок, астеническое телосложение, черные с седыми прядями волосы и легкое заикание. Он рабочий и один из наиболее симпатичных мужчин, с которыми я знакома.

Садимся на скамейку вместе с Бертоли, певцом «Dyane 6», еще одним парнем за тридцать, которого Боб — тот по-любительски играл на ударных — затащил в конце семидесятых в студенческую группу.

— Са… Саверио?

— Все кончено.

— Эмилио?

— Уехал.

Жаром обдает, когда подводишь итоги.

Прихлебываем наше пиво, болтаем о музыке (ничто не ново под луной, ни одного диска, на покупку которого стоило бы тратить время) и смеемся над людьми, которые на исходе зимы ни на йоту не изменились по сравнению с прошлым летом. Не знаю, сколько минут проходит, прежде чем я замечаю водянистые глаза Саве неподалеку от нас; он оперся локтями о сцену, где два техника разбирают оборудование; рядом с ним, в цветастом мини-платье и с длинной косой, что свешивается на голую спину, стоит очередная блондинка.

Боб прослеживает мой взгляд и приходит на помощь:

— Никогда не мог понять, как ты могла встречаться с таким му… мужиком.

Я в замешательстве, разум пылает, молчу в ответ. Мой бывший и его новая пассия рука об руку направляются к выходу из парка. Даже не взглянув на меня.

Поворачиваюсь к Бобу:

— Что ты говоришь?

Передавая мне косяк с травой, будто это бокал забайоне[9], он отвечает:

— Я имел в виду, ты одной ногой стояла в могиле, а другой на мо… мокром мыле.

23

Лето

Вот уже 10 лет я не выдвигаю задницу из Болоньи, и каждым летом повторяется одно и то же. Безумно люблю пустынный город, свободные кинотеатры, ресторанчики с выставленными на улицу столами, парковку, не занятую даже в центре… Да-а, когда мне было двадцать, Париж был Парижем, а Лондон — Лондоном. Когда мне было двадцать, я фотографировалась, чтобы показывать снимки друзьям, покупала прорву чудовищной ерунды и сувениров, ходила на выставки и в музеи, флиртовала с незнакомцами в метро, без тошноты экспериментировала с экзотическими кулинарными деликатесами и изъяснялась жестами за границей. Так же верно то, что в двадцать лет у меня не было депрессии.

Телефонный звонок застает врасплох. Проходит какое-то время, пока я понимаю, что это говорит Эмилио, на линии сплошные помехи.

В конце концов после двух или трех шипений связь обрывается. Жду. Слышу новые трели и хватаю телефонную трубку, но это не Эмилио, это мать, и я вздыхаю от разочарования.

— Почему не приходишь ко мне уже несколько дней? — напирает она. — Ты хорошо себя чувствуешь, я знаю.

— Знаю, знаю…

Она гостит в доме у дяди, в Видичиатико, с Буком, в обществе других четырех родственников, которым на неделю пришлось потесниться.

— Мне нужно белить квартиру, мама.

Этой отговоркой я пользуюсь каждое лето.

— Твой дом прокурен хуже бара. Если бы у стен были легкие, они давно умерли бы от рака.