Книга Нежное Сердце - Карл Фалькенгорст

Как заблестели глаза молодого охотника, когда Гассан сообщил ему, что в ближайшем будущем через Судан проедет французская ученая экспедиция, которая посетит и серибу! И как скоро потух этот блеск, когда Гассан равнодушно прибавил, что слова «в ближайшем будущем» надо понимать в африканском смысле, потому что раньше двух лет эти господа едва ли доберутся до Белого Нила, так как едут с Красного моря, через Абиссинию. Этим прибавлением Гассан убил в душе Белой Бороды целый ряд надежд. Сам же он знал, что экспедиция прибудет через несколько месяцев. Но ему хотелось разрушить надежды Белой Бороды, чтобы сделать его более податливым. Добивался он этого благодеяниями, и основание Сансуси было одним из этих благодеяний.

В то 1-е мая, о котором мы говорили выше, Гассан долго стоял в задумчивости у дверей своего дома, несмотря на то, что караван Белой Бороды уже давно скрылся из глаз; наконец к нему подошел Сади.

Предводитель обратился к своему господину с пустым вопросом, а между тем Гассан вздрогнул, как будто испугался человеческого голоса, затем грубо ответил и пошел к себе.

Комната серибы Гассана отличалась большой роскошью и была убрана в чисто турецком вкусе. В ней совсем не было европейской мебели, но зато она изобиловала коврами и одеялами, покрывавшими грубо сделанные из лесного дерева стулья, столы и шкафы.

Гассан подошел к одному из шкафов и вынул из него тяжелую железную шкатулку, которую поставил на стол и, вынув из кармана ключ, отпер.

В этой шкатулке лежали не драгоценности, а беспорядочная куча бумаг, из которой Гассан выбрал черный кожаный портфель; он быстро открыл его и вынул из него какой-то документ.

— Это вполне правильный паспорт, — бормотал он. — Здесь ясно написано, что родители мои жили в Каире, что я там родился, а по смерти родителей приехал в Хартум, где принял магометанство. Ведь меня зовут собственно Эмилем Менье. Все это подробно указано в паспорте, выданном по всем правилам в Каире. С этим паспортом я могу спокойно возвратиться во Францию, чтобы зажить там, как я когда-то желал. Мне всего тридцать пять лет. Уже прошло десять лет со времени той ночи на Ивана Купала; африканское солнце за это время сделало меня совсем смуглым. Кто меня узнает?

Гассан подошел к зеркалу и долго смотрел на свое лицо. Сначала в глазах его выразилось удовольствие, потом в них стала заметна досада; он отвернулся от зеркала и, усталый, опустился на стул около стола.

— Человек не изменяется! — сказал он про себя. — Все те же черты, все то же лицо! Да, лицо — это самый ужасный паспорт, который никогда не обманывает, который всегда нас выдаст. Но к чему мне возвращаться в мрачные Вогезы? Разве я не могу поехать в Париж и затеряться в этом многолюдном городе? Чужой среди чужих, кто меня узнает там?

— Париж! — говорил он после некоторой паузы. — Я хотел в нем скрыться десять лет тому назад и в первую же неделю встретил кого же? Чей взгляд пронзил меня? — Артура Понсара. И я бежал от него, бежал до Газельей реки, на край света. Здесь я успокоился, здесь я после долгой борьбы мог заглушить голос совести; здесь не преследовало правосудие и возмездие. Я забыл эту ночь на Ивана Купала, забыл все, решительно все — а теперь, мне опять напоминают. И кто же? Все тот же Артур Понсар. Неужели это он, преследующий меня злой дух, приближается теперь во главе экспедиции к моему убежищу в стране динков? Влечет ли его сюда жажда знания или, может быть, он напал на верный след и ищет только меня, а не истоки Нила?

— Э, да что может он мне сделать в моей серибе? Я стреляю по-прежнему метко… Нет, я не могу с ним встречаться, не могу смотреть ему в глаза, сидеть с ним за одним столом!..

— Однако он еще далеко отсюда, ему еще предстоит миновать страны, населенные воинственными племенами, ему надо перебираться через шумные потоки, взбираться на высокие горы, проходить болота, в которых свирепствуют лихорадки… а он всегда был так бледен, так слаб! Чего же я боюсь и думаю о привидениях? Поживем — увидим, а пока рано терять голову, Гассан! А то над тобой восторжествуют даже базингеры и динки!

Он вскочил, бросил паспорт в шкатулку, запер ее и поставил на прежнее место, потом схватил тяжелый бич из ремней, вырезанных из кожи бегемотов, и вышел на двор серибы.

Здесь его уже ждали. Явился глава племени динков с оброком. Гассан требовал, чтобы уплата производилась аккуратно, каждое первое число.

Вождя динков в серибе звали Лисой. Это прозвище впервые было дано ему Гассаном, и оно привилось, хотя только немногие из предводителей и базингеров понимали его значение. Название было дано очень метко, и негр был обязан им своей шевелюре, кожа же его была черная, как и у всех динков. Предводитель негров был, так сказать, человек с лоском, считался франтом и особенное внимание обращал на свою прическу. В течение многих лет он гладил свои курчавые волосы шпилькой для волос, заменяющей здесь гребень, пока они, наконец, перестали виться, кроме того, он смачивал их какой-то едкой жидкостью, от которой они приняли совершенно рыжий цвет. Голова его имела очень странный вид: длинные волосы торчали наподобие огненных языков во все стороны. Какому-нибудь европейскому художнику он мог бы послужить моделью для черта, потому что, не говоря уже о прическе, лоб его был татуирован десятью полосками, а два нижние зуба были выломаны. В ушные раковины вместо серег были продеты палочки, обитые железом, руки были украшены кольцами из слоновой кости, два коровьих и три козьих хвоста, повязанные вокруг туловища, довершали его костюм.

Несколько рабов, одетых с меньшим великолепием и причесанных с меньшим вкусом, сопровождали своего повелителя; они несли оброк: зерновой хлеб и слоновую кость.

Сади, Араби, Ахмет давно были туг и хищным взором смотрели на зерно и два слоновых клыка. Жадные глаза Сади разгорелись, и как только он заметил Гассана, он подбежал к нему со словами:

— Господин! Эти собаки-язычники принесли слоновой кости, хорошие клыки; откуда они их взяли? Уже три месяца в окрестностях не убивали слона. Собаки зарыли свою слоновую кость, чтобы скрыть ее от нас. И они лгали раньше, что у них нет. Теперь они уличены и должны сказать, где яма. Было бы хорошо сразу опорожнить все гнездо!

Гассан оторопел. В словах Сади была доля правды, и в нем возникла мысль, что динки, несмотря на постоянное отнекивание, все-таки хранят свою слоновую кость в пещере духов, к которой, наверное, знают более удобный ход. Но Гассан не хотел, чтобы Араби, Сади и Ахмет узнали эту тайну, потому что не желал делить находку со всеми. Как хозяин серибы он мог требовать себе главную часть, но все-таки было в обычае делить награбленное или найденное добро между собой по известным правилам, обусловленным установившимися между ними отношениями. Поэтому Гассан сказал иронично:

— Так попробуй-ка узнать от негра, где он зарыл свою слоновую кость, Сади! — и ушел из серибы к расположенным по соседству загородям для скота. Со времени последнего хищнического похода у него насчитывалось до тысячи голов, и потому приходилось время от времени наблюдать, чтобы в мурахах[2]было все в порядке.