Книга Враг народа - Дмитрий Рогозин

В то время я увлекался политической историей дореволюционной России, искал исторические параллели между событиями эпохи Николая II и перестройки Михаила Горбачева. Особо интересовал меня вопрос, а была ли тогда альтернатива большевизму, можно ли было удержать Империю от гражданской бойни и распада, и кто мог бы выступить в период 1910–1917 годов центром кристаллизации патриотических сил.

Наибольшие симпатии во мне вызывали кадеты — интеллигенты либерально-консервативного толка, представленные такими яркими политиками, как Павел Милюков и Петр Струве. Перечитав массу литературы об истории конституционных демократов, подшивки газет того времени, всевозможные прокламации и прочую макулатуру, я решил поближе познакомиться с только что восстановленной Конституционно-демократической партией и пришел на их партийное собрание.

Депутатская приемная Михаила Георгиевича Астафьева находилась в здании Дзержинского районного совета рядом со станцией метро «Проспект мира». Она представляла собой скромное помещение, состоящее из одной тесной комнаты, едва вмещающей полтора десятка человек. Встретили меня приветливо, сразу предложили принять участие в беседе на тему, почему лидеру кадетов Милюкову накануне революции дали прозвище «Дарданелльский». Тема меня несколько смутила своей неактуальностью, но энтузиасты, страстно обсуждавшие этот малозначимый исторический вопрос, вызвали симпатию. Конечно, мне было сразу очевидно, что попал я не на собрание серьезной политической партии, способной претендовать на власть, а на заседание краеведческого кружка. Но люди, сами люди казались мне искренними поборниками русской истории и убежденными патриотами. В сравнении с лицемерными руководителями ленинского комсомола мои новые знакомые выглядели куда достойнее. На следующем заседании незамысловатого кадетского кружка я заявил, что хочу быть их товарищем. Я был тут же торжественно принят в члены Конституционнодемократической партии (Партии народной свободы), и все мы, как истинно интеллигентные люди, пошли обмыть это доброе дело в ближайшую пивную.

Приобретя за четыре года работы в КМО СССР полезный опыт организационной и пропагандистской работы, я решил использовать его на благо моей молодой партии. Вскоре у нас появились первые региональные отделения в Обнинске, Перми, Минске, Ленинграде. Численность партии росла за счет налаженной работы местных ячеек. Стали собираться членские взносы, но для полноценного развертывания партийной работы этих жалких «трешек» и червонцев, собранных с нищих «работников умственного труда», катастрофически не хватало.

После КМО я ушел работать в более чем странную контору под названием «Российско-Американский Университет», которую создал и возглавил Алексей Подберезкин. С этим деятельным авантюристом, когда-то тоже работавшим в Комитете молодежных организаций, я познакомился во время одной из служебных командировок. Он неоднократно зазывал меня пойти работать в РАУ, а, поскольку других предложений мне никто не делал, я согласился.

Платили в РАУ по тем временам прилично. К Америке «Российско-Американский Университет» не имел ровным счетом никакого отношения, за исключением того, что в его руководстве было достаточно много ученых и ветеранов спецслужб, работавших на направлении «основного противника».

Университет занимался всем: открытием частных лицеев и салонов красоты, перепродажей чего-то кому-то и даже наблюдением за НЛО. Даже в должности первого вице-президента РАУ я старался справляться с обязанностями максимально быстро и на новом месте работы появляться как можно реже, проводя все свободное время в Верховном Совете, в штабе партии на Проспекте Мира или в поездках по регионам для создания новых ячеек. Половину своей зарплаты я, несмотря на протесты супруги, отдавал в кассу партии. Как ни странно, этих денег на первое время даже как-то хватало.

Уже через полгода Конституционно-демократическая партия превратилась в заметную политическую силу. На наши съезды и пропагандистские акции обращало внимание советское телевидение, западные посольства, депутатский корпус. Нас уже распознали в стане «Демократической России», собравшей в своих рядах всю муть того времени. Кого там только не было: профессиональный «антифашист» Прошечкин, явно сбежавший от санитаров, депутат Глеб Якунин, ловко маскировавшийся под православного батюшку, один свердловчанин — преподаватель исторического материализма и антикоммунист по совместительству, про которого зло шутили, мол, «этот бурбулис на теле президента лучше не чесать». На таких «буревестников демократии» опирался в Верховном Совете России Борис Ельцин, с ними он и пришел во власть.

Все лето 1991 года между Горбачевым и Ельциным шли препирательства по поводу Союзного договора, а точнее — неприкрытая борьба за власть. Ради того, чтобы убрать с дороги президента СССР, Ельцин был готов убрать и сам СССР. И в подельниках в этом гнусном деле недостатка у него не было.

Партийная номенклатура жаждала раздела великой страны, мечтала стать полноценной и единовластной владычицей ее огромного наследства. Руководители ЦК партии союзных республик поощряли махровую русофобию. В Прибалтике маршировали неонацисты, ветераны латышских, эстонских и литовских «Ваффен СС». Горбачев публично открещивался от собственных же распоряжений по наведению порядка, метался, врал налево и направо. Армия и верные присяге части МВД действовали по собственному усмотрению, а осторожные чекисты сжигали секретные архивы. В Грузии, Армении и Азербайджане при прямом попустительстве партийных и государственных органов власти то и дело происходили захваты складов с оружием и постепенное вооружение все новых и новых отрядов боевиков. Через горные перевалы и тоннели это оружие везли и на Северный Кавказ. Все шло к большой войне на юге России.

Регулярные, но малопродуктивные ново-огаревские посиделки Горбачева с Ельциным и другими руководителями республик Союза ССР подходили к логическому концу — пора было подписывать Союзный договор. Его текст измусолили настолько, что непонятно было вообще, на чем будет держаться хрупкое единство «обновленного Советского Союза». Тем не менее, мы надеялись, что это «хоть что-то» даст временной выигрыш сторонникам сохранения единой государственности.

Вечером 18 августа 1991 года я по просьбе Астафьева дописывал дома статью о нашей позиции по вопросу сохранения СССР. Как сейчас помню, она начиналась так: «То, о чем так долго говорили российские конституционные демократы, свершилось. Союзный договор подписан!» Но утром 19 августа все уже было не так. По телевизору показывали «Лебединое озеро» и зачитывали текст обращения ГКЧП — Государственного комитета по чрезвычайному положению, созданного этой ночью группой высших руководителей СССР, заявивших о необходимости сохранения Союза. В Москву входили танки. Что с Ельциным, никто не знал. Вроде бы его видели у здания Верховного Совета. Говорят, что он по-ленински зачитал с броневика текст какой-то прокламации. Другие утверждали, что он «как Керенский переоделся в женское платье и сбежал в Финляндию». В общем, весь этот переворот выглядел сущим фарсом.

Если бы в составе «путчистов» — членов ГКЧП — нашелся хоть один по-настоящему мужественный и последовательный человек, он бы не стал дразнить уставших от слабой власти людей вводом в столицу тяжелой техники. Ведь никто всерьез не верил в готовность ГКЧП ее применять против гражданского населения. А вот что нужно было сделать в первую очередь, так арестовать Ельцина и все его более-менее дееспособное окружение еще ночью. Взять их тепленькими в постели и отправить в пижаме в лефортовскую тюрьму. Отстранить от власти перепуганного Горбачева, глотавшего в крымском Форосе горсти валидола. Выступить с внятным обращением к нации, привести в нем основанные на конкретных фактах аргументы в защиту суверенитета страны и национальной безопасности, показать во всей красе кровавые преступления сепаратистов и, наконец, жестко призвать граждан к порядку.