Книга Спасти президента - Лев Гурский

Когда я вошел в студию номер восемь, подготовка павильона к вечерним теледебатам уже началась. Осветители крепили на стальных треножниках дополнительные софиты, на случай отказа основной дюжины. Свободные от эфира журналистки, чертыхаясь, отмывали стены. Бригада уборщиков, вооруженных громко жужжащей японской техникой, спешно покрывала весь пол студии тонким слоем опилок. Когда работа будет закончена, другая японская машинка втянет в себя весь мусор по принципу пылесоса, и здесь будет довольно чисто. Кресла для четверых гостей еще не подвезли, пока лишь на очерченном квадрате техники устанавливали невысокий серебристый помост. По студии кругами бродил всклокоченный дизайнер Рустик Коган. Он недовольно шевелил губами, щурился, глядел на помост, то приближаясь к нему, то отдаляясь. Временами на него наезжала японская техника и обсыпала опилками. Нормальная рабочая атмосфера в день визита Президента на ТВ.

Двух протрезвевших героев дня я отыскал в дальнем углу павильона, за декоративными кубами. Толстяк Мельников примостился на деревянном ящике из-под софита, подперев рукой правую щеку. Долговязый оператор Печерский, сидя на соседнем ящике, бархоткой протирал объектив своего «Бетакама». Увидев меня, и тот и другой довольно резво вскочили с мест. Вид у них был испуганно-виноватый.

— Оба напишете объяснительные на мое имя, — сказал я без предисловий. — Мельникову я обещаю выговор и всякие финансовые неудобства... Ну а вам, господин Печерский, — я выдержал паузу, — вам, видимо, придется получить расчет и покинуть «Останкино». Так надираться, да еще в компании зубатовцев, есть крайняя степень морального падения. Что скажете в свое оправдание?

Мельников молчал, не желая усугублять свое положение. А помятый Печерский вдруг растерянно пробормотал:

— Все одно к одному...

— Ну-ка, ну-ка, продолжайте, — потребовал я, сразу заинтересовавшись.

Оказалось, сегодня утром, прежде чем надраться при исполнении, наш оператор совершил массу других непростительных глупостей. Сначала он споткнулся на пороге своего дома и не догадался сплюнуть через левое плечо. Потом он, представьте, вспомнил, что забыл дома запасные батарейки, — и вернулся тем же самым путем. На пороге опять споткнулся, едва не разбил камеру. В довершение ко всему ключ сломался в замке. Пришлось вывинчивать замок.

— Но вы хоть сообразили на выходе посмотреться в зеркало? — спросил я. Это был старый, но верный способ обмануть беду, даже если возвращаешься домой с полдороги.

— Зеркало я вчера еще кокнул, — признался оператор. — Черный паучище по стеклу побежал, а я его — тапком...

Для меня, человека опытного в таких делах, диагноз этого недотепы был кристально ясен: рок, в тяжелой запущенной форме. Очевидную жертву рока нельзя добивать, решил я. Иначе все ее несчастья перейдут на тебя. Это железное правило, которому я следую, и пока успешно. Мне ничего не остается, как подарить Печерскому еще один шанс. Заодно и Мельникову.

— Ладно, — сказал я этой парочке. — Берите «рафик» и отправляйтесь в свободный поиск. Я обоим заменю наказание на условное, если к вечерним новостям вы добудете сюжет. Пусть минуты на две, но увлекательный, с чернушкой. Пробку на шоссе, взрыв банка, угон самолета или там в роддоме кто-нибудь родил восьмерых. Вам сегодня везет на неприятности — так воспользуйтесь этим с толком!

10. ПРЕМЬЕР УКРАИНЫ КОЗИЦКИЙ

Я был уверен, что хоть немного знаю Кремль. Выяснилось — совсем не знаю. Или я уже впал в безнадежный старческий маразм, или здесь сменили обстановочку. Три против одного в пользу маразма.

В прошлый раз я наносил сюда визит года полтора назад, еще в качестве чрезвычайного и полномочного посла Украины в Москве. Накануне наш легкий крейсер «Богдан Ступка» (бывш. «Устинов») случайно протаранил в нейтральных водах российский танкер «Екатерина Великая» (бывш. «Дружба народов»). Никто не пострадал, убытки были копеечными, но Транснефтепром пошел на принцип, и меня вызвали для вручения официальной ноты протеста. Большой Брат пожелал строго указать брату меньшому на допущенные ошибки. Эдак по-братски: мордой об стол, чтоб неповадно было в море выходить. Республике Украина в лице своего посла Василя Козицкого пришлось отвечать за всех черноморских недоумков под жовто-блакитным стягом, которые свински назюзюкались на рейде и по пьяной лавочке перепутали норд-ост с зюйд-вестом. Такова уж нелегкая доля дипломатов — подставлять лицо, принимая пощечины за других. Я тогда был типичным мальчиком для битья, уже достаточно пожилым, дисциплинированным, на очень неплохом окладе, с хорошими перспективами роста — от министра и выше. Если регулярно прикрывать родину собственными щеками, родина в конце концов оценит твой незаметный подвиг...

Ноту мне вручали в Овальном зале, а перед тем долго водили по огромным сумрачным лестницам и длинным гулким коридорам, более всего смахивающим на катакомбы. Эхо от шагов суетливо бежало где-то впереди процессии и при нашем приближении торопливо пряталось то в громадных напольных вазах, то в проемах узких окон, слепых от катаракт древних мозаик. Хрустальные люстры-сталактиты угрожающе свисали со сводчатых потолков, обезображенных фигурной лепниной. По коридорам гулял сырой гриппозный ветерок. Словно живые, колыхались бархатные портьеры по углам. От портьер тянуло плесенью и давней-предавней историей. Чудилось, будто где-то неподалеку царь Иван Грозный только что завершил убийство своего сына, ополоснул руки и теперь осторожно выжидает, пока пройдут случайные свидетели и можно будет потихоньку замуровать труп в одном из стенных проемов. Было крайне неуютно и даже страшновато. Византийский мрамор стен, обступая со всех сторон, подавлял бессмысленной тяжеловесной роскошью. Гобелены в простенках изображали единственный сюжет: закованных в броню трех богатырей на битюгах и с двухметровыми мечами наперевес. От гобелена к гобелену менялась лишь сбруя у богатырских битюгов, сами же всадники оставались неизменными и зорко таращились на всех, проходящих мимо, молчаливо вопрошая: «Стой! Кто идет?!» Душная кроваво-красная лента ковровой дорожки через каждые полметра была пригвождена к лестничным ступенькам массивными позолоченными штырями — словно из опасения, что ковер, вырвавшись, превратится в чудище и жадно набросится на людей.

Сопровождал меня в тот раз почетный караул, больше похожий на почетный конвой. Два десятка высоченных парней в нелепом и цветастом обмундировании времен Отечественной войны 1812 года гордо шагали впереди меня, сзади и по бокам. Подкованные сапоги со шпорами то и дело выбивали на поворотах искры из кремлевского мрамора. К киверам, лосинам и саблям ряженых охранников почему-то прилагались современные автоматы Калашникова с укороченными стволами, а сами покусанные молью мундиры нестерпимо воняли музейным нафталином. Помню, уже через два коридора мне больше всего на свете хотелось недипломатично чихнуть, пусть даже нарушая при этом весь торжественный церемониал. Я крепился еще с полкилометра, но потом все-таки не выдержал пытки и громко расчихался возле ближайшего богатырского гобелена. Произошла непредвиденная заминка. Почетный караул сбился с шага и ткнулся в стену, расстроив свои ряды. Близвисящая портьера испустила серое пыльное облачко. Шпоры заскрежетали о ножны. Испуганное эхо выскочило из ваз и оконных проемов, взметнулось куда-то к потолку и запуталось в тускло блестящих подвесках очередной люстры. Люстра опасно звякнула, обещая вот-вот просыпаться на нас колким хрустальным градом. Вытканный Добрыня Никитич (или Илья Муромец?) со стены еще зорче стал пялить на меня глаза. Я тут же удостоился и подозрительного взгляда начальника конвоя, квадратного человека в гусарском ментике и остроносых итальянских туфлях. Очевидно, тот решал про себя, не собирается ли малороссийский посол под прикрытием невинного чиха стибрить какую-нибудь вазу или ценный хрусталь. За этой наглой Хохляндией нужен, сами понимаете, глаз да глаз...