Книга Время любить - Филипп Эриа

– А это доказывает, что ты fair play! (Честный игрок (англ.)) воскликнул он, вскакивая на ноги.– И я тоже. Обедать скоро будем?

Желая сделать вид, что мне действительно требуется время на размышление, я сообщила Жанне и Анриетте о своем отказе только на следующий день. Их посещение было для меня как удар бича и в конечном счете пробудило меня от недельной вялости, якобы связанной с моим выздоровлением. Когда ровно в половине восьмого мои мальчики по холодку упорхнули в лицей – шли последние дни занятий перед экзаменами,– я тоже стала готовиться к поездке на стройку, но, прежде чем вывести машину, крикнула Ирму.

– Сначала не за покупками поедешь, а отвезешь эту записочку вчерашним дамам. В город, в отель, где они остановились. Скажешь, что тебе необходимо их увидеть лично, вручишь им конверт и можешь смываться. А если они будут сюда звонить среди дня, скажешь, что меня нет и не будет... выдумай сама, сколько дней не будет. Подожди, мы выедем вместе, а пока подходи к телефону ты.

"Я внимательно рассмотрела вопрос со всех точек зрения,– гласило мое послание.– Я не сумею выступить в желаемом вами плане. Для меня это неприемлемо. Я действительно ничего не смогу для вас сделать ни в этом отношении, ни в каком-либо другом. Больше о моем отказе говорить не будем, приношу свои сожаления, что вам пришлось побеспокоиться".

Я заперла дом, и, когда Ирмина малолитражка покатила перед моей машиной, я поняла, что просто даю тягу: "Теперь, сударыни, можете звонить по телефону сколько вашей душе угодно, трезвоньте себе на здоровье, справляйтесь в бюро повреждений: Шон-Верт не отвечает".

Все утро я посвятила работе, побывала на четырех стройках и, признаюсь, была довольна тем, как идут дела, потом заехала к мсье Рикару, чтобы сообщить о своем согласии взять на себя по его просьбе еще один новый заказ.

Впрочем, дело и впрямь интересное: речь шла о том, чтобы ферму или, вернее, просто бывшую овчарню, грубо сложенную из камня в виде нескольких сводчатых помещений, отремонтировать, привести в пригодное для жилья состояние, покрыть крышу, настелить пол и даже обмеблировать; главное же, мне давалась полная свобода действий, словом, самый приятный для меня вариант заказа. Новый владелец овчарни был известный кинодеятель и путешественник, выступавший с лекциями,– по-моему, я даже читала его статьи,– он решил накрепко осесть в этом уединенном уголке. Но не раньше, чем через несколько месяцев, потому что сейчас он скитался где-то по Океании. Хотя на этот сезон я набрала уже полную норму заказов, я согласилась ваять эту дополнительную работу, исходя из указанных выше условий: нет спешки, полная свобода действий и к тому же отсутствие, и долгое, самого клиента.

Все это я объяснила за завтраком моим мальчикам.

– Оправдаться стараешься! – заметил Рено. – Если ты взяла заказ, то лишь потому, что ни в чем своему возлюбленному отказать не можешь...

– Не слушайте его, Жюстен. Дядюшка Рикар никакой мой не возлюбленный. Поглядели бы вы на него! Словно сошел с довоенной открытки, душится лавандой, и ему уже сильно за пятьдесят. До этого я еще не дошла. Поверьте мне, если бы уж я выбирала себе возлюбленного, то...

– Смотри-ка,– Рено локтем подтолкнул Жюстена, – так и рвется, так и рвется!

Жюстен тоже ввязался в игру.

– Я отлично знаю, что мадам ни с кем в городе не флиртует. У нее и так дома двое: мы с тобой. Уж если ей этого мало для счастья, хорош же у нее аппетитец!

– Видишь, мама, как он тебя поддел! Если бы ты только видела, какое у тебя сейчас лицо!

Рено прыснул и поперхнулся кофе. А Жюстен с полуулыбкой наблюдал за мной, готовый в случае необходимости отказаться от своих слов. Но я вовсе не собиралась вступать с ними в спор.

Сразу же после кофе я укатила по делам. И когда вечер снова свел нас всех троих под крышей дома, еле живых от зноя и усталости, выяснилось, что итог прожитого дня весьма недурен, а главное – две посланницы из другого мира мне не звонили. Просто исчезли.

До ужина оставалось еще больше часа. Мальчики стали проверять друг друга по различным предметам, но их пыл меня не увлек. День, отданный работе, первый после целой недели приятного ничегонеделания, незаметно привел меня к постели, и я задремала. Позже, сидя вокруг стола, накрытого для ужина, под лампой, подвешенной высоко в листве шелковицы, навстречу которой снизу, со скатерти, поднимались огоньки свечей, мы – Пейроль, Рено и я – почти не разговаривали, зато уплетали за обе щеки. За столом мы всегда сидели в одном и том же порядке: справа от меня – наш гость, слева мой сын, словом, получалось что-то вроде трилистника, как и в тот день, когда юный лигуриец впервые очутился в Фон-Верте. Но нынче вечером, в слитой игре огней, оба глядели на меня, и я не могла сообразить, почему глядели.

– У вас, ребятки, усталый вид. Хоть бы скорее кончилась эта безумная гонка!

– А я как раз хотел сказать, что у тебя вид хорошо отдохнувшего человека. Верно, Жюстен?

– Верно. Я тоже заметил. Вы умеете держать форму.

Мой сын набросился на овощной паштет, но взгляд Пейроля задержался на моем лице.

– Ну, особой моей заслуги тут нет. До ужина я вздремнула.

– Beauty sleep (Сладкий сон (англ.))? – спросил Рено.

– Вот именно.

– Устала?

– А главное, мне вовсе не улыбалось навязывать вам чахлую соседку по столу. Коль скоро флиртую-то я с вами.

– Ого! – с полным ртом буркнул Рено, который ел с таким щенячьим аппетитом, что совсем уткнулся в тарелку.– Ты еще годишься, еще держишься. А что ты, Жюстен, об этом думаешь?

– Ты же знаешь, что я думаю.

Сказал он это совсем серьезным тоном, а я не хотела прерывать молчания, чтобы не попасть в неловкое положение. Первым заговорил мой сын:

– Если хочешь знать, он считает, что ты очень красивая. Наслышался, что о тебе говорят.

– Это еще что за глупости? Никто никогда не говорил, что я красивая.

– А я? Я тебе тысячу раз не говорил?

Он изумленно рассматривал меня, не слишком довольный, с таким видом, будто хотел сказать: "Значит, мое мнение не в счет?" Жюстен продолжал молчать. Я глядела только на сына, который снова уткнулся в тарелку, и вместо ответа улыбнулась.

– Однажды,– начал Рено с полным ртом,– нас водили на экскурсию в музей. Учитель нас совсем замытарил, такое плел, будто выхваливал залежалый товар.

– Вы тоже ходили, Пейроль?

– Нет. Они математики, их по музеям не водят. Перед одной картиной Энгра учитель как заведет: "Господа, перед вами тип женской красоты, уже не встречающийся в наши дни". А я сказал совсем громко: "Извиняюсь, мсье, она похожа на мою мать".

– Господи, неужели так и сказал?

– Ясно, сказал. Тут ребята начали отпускать всякие идиотские шуточки. Но я даже не ответил.

– Ты мне никогда об этом случае не рассказывал.