Книга Антракт - Мейвис Чик
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И я действительно ощущала святость и чистоту в своем холодном невинном существовании. Никто не мог дотронуться до меня, и у меня не было желания прикасаться к другим людям. Это было красивое высокомерие. Я снова парила над миром — ледяная богиня, луч чистого холодного света — эфемерная, одинокая, эмоционально неприступная.
Или мне так казалось.
Ледяные девушки,
Прекрасные девушки,
Они замерзли, не успев пустить ростки.
Чистые, как надлежит быть всем святым,
От червей, копошащихся в земле.
Вопреки распространенному мнению родители иногда все же проявляют сообразительность. К концу осени мама определенно начала что-то подозревать. И я согласилась приехать к ним на Рождество.
Стояла замечательная погода. Все засыпало снегом, это совершенно отвечало моему настроению, и, когда подошел день отъезда на холодный север, мне пришлось признать, что отправляюсь я туда с удовольствием. И вовсе не потому, что я нуждалась в утешении со стороны семьи или рождественской елке, а скорее из-за сезонного увеличения «социального бремени». Вы можете избегать общения и прятаться от других до определенного момента, который отмечен на календаре, но, когда наступает сезон добрых намерений, уединиться становится сложнее. Добросердечная Марджери к концу четверти снова изменила свое мнение обо мне и настаивала, чтобы я присоединилась к коллегам за ленчем с рождественской индейкой.
— Отрицательный ответ не принимается, — решительно заявила она. — Мы собираемся в зале над «Тремя колоколами», обед из трех блюд и гарнир. По пять фунтов с человека… — Она подняла пухлую руку. — Нет, даже не пытайся придумать отговорку.
Я и не стала.
Меня посадили между Артуром Блэкстоуном и Родой Грант. Артур преподавал химию. Унылое немолодое лицо почти не выражало радости по поводу предстоящего праздника. Рода же выглядела великолепно: сверкающие глаза, огненные волосы и лицо, которое, как лампочки на гирлянде, то зажигалось светом, то потухало. Вино усилило ее румянец и резкую манеру общения.
— Послушайте, Артур, — уговаривала она Блэкстоуна через мою тарелку с пудингом, — пора бы развеселиться. Что случилось, почему вы такой несчастный?
Химик наклонился и с грустью посмотрел на нее.
— Вы бы тоже вряд ли радовались, если бы преподавали естественные науки девочкам-подросткам, — вяло произнес он. — Все равно что продавать контрацептивы в женском монастыре. Они считают, что это им никогда не понадобится. — Он сделал глоток вина. — Естественно, при условии, что они останутся в монастыре, так оно и будет.
Его речь показалась мне очень остроумной, и я рассмеялась.
— Так, так, — еще больше оживилась Рода, — наша загадочная преподавательница литературы все-таки обладает чувством юмора.
— Не так чтобы уж очень, — сказала я.
— Ты замужем?
— Нет, разведена.
— Возможно, причина в этом?
— Вовсе нет.
— Ты ведь живешь одна, верно?
— Абсолютно.
— Завидую.
— Да, мне нравится именно такая жизнь.
— Один муж, двое детей и три саламандры.
— Прости?
— Это те, с кем живу я. — Рода подняла бокал и смотрела сквозь стекло на людей за противоположным концом стола.
— А мне нравятся саламандры, — произнес Артур.
Я заметила, как Рода презрительно скривила губы и прищурилась.
— Мой муж и сыновья говорят то же самое. Наверное, это особенность мужчин. — Она сделала глоток. — Саламандры тоже самцы.
— Значит, ты их не разводишь.
— О нет, — Рода покачала головой, — никакого сладострастия, по крайней мере у нас дома.
И снова глотнула вина. Взгляд, брошенный поверх бокала, был тяжелым, в нем неожиданно появилось раздражение. Тихий колокольный звон зазвучал у меня в голове, когда она повернулась и взглянула на меня:
— Может быть, приеду навестить тебя в праздники. Немного подбодрить.
Колокола зазвенели громче. За ее едва заметной непочтительностью я различила явно умоляющие нотки.
— Между прочим, — раздался голос с другого конца стола, — кто-нибудь знает, как дела у молодого Карстоуна? Он должен вернуться со дня на день. Вряд ли он останется в Канаде на Рождество.
Артур наклонился и произнес мне на ухо:
— Мы с женой будем рады, если вы как-нибудь заглянете к нам в свободное время. Я попрошу Молли позвонить вам.
Марджери перегнулась через стол и сказала мне:
— Джоан, дорогая, в это Рождество я никуда не уезжаю. Мы должны встретиться. Что, если назначить день после…
Колокола в моей голове зазвучали громко и чисто — Квазимодо не мог бы лучше прозвонить, — триумфально возвещая о приближении располагающего к общению Рождества.
— Меня не будет, — всем сразу ответила я. — Уезжаю к родителям в Шотландию. Но тем не менее большое вам спасибо.
Я раздумывала, не притвориться ли в последний момент, что я подхватила грипп, и увильнуть от поездки в Эдинбург. Я бы предпочла сидеть дома в Лондоне в одиночестве, есть шоколад и читать до поздней ночи, но понимала, что из этого ничего не выйдет. Фред и Джеральдина уже высказали пожелание, правда, очень сдержанное, повидаться в Рождество. Соседи были настолько добры, что не могли допустить мысли о моем одиночестве, и решили что-нибудь предпринять. В открытке с поздравлениями, брошенной в мой почтовый ящик, была приписка:
«Джоан, если ты не уедешь из Лондона, мы будем счастливы видеть тебя. К нам на несколько дней приедут гости: один или два человека, с которыми мы познакомились в Италии. Не пропадай. С любовью, Ф. и Дж.».
После ленча я купила открытку и написала:
«Спасибо за приглашение, но я уезжаю к родителям. Желаю вам хорошо провести время. Джоан».
* * *
Поздно вечером, дрожа от холода, я пробралась по дорожке к их дому и бросила конверт в почтовый ящик. Но немного замешкалась. Когда на пороге возникла Джеральдина, я была уже в своем саду.
— Я написала вам открытку, — объяснила я. — Уезжаю, так что не смогу познакомиться с вашими друзьями.
— Как жаль, — сказала она. — Тебе бы они понравились. Один из них в марте будет играть в премьерном спектакле в Национальном театре. Потрясающий молодой человек. Прекрасный актер. Он гостил у Веры. Жаль, что ты не смогла приехать, в Италии было замечательно.
— Что ж, ничего не поделаешь, — ответила я. — Устрою себе каникулы сейчас.
Она кивнула и натянула кардиган на плечи.
— Кажется, солнца не было целую вечность.