Книга Во имя любви к воину - Доминик де Сэн Перн

Потом, будто меня больше не существовало, он заговорил на дари с Акбаром и девочками. Они говорили очень быстро, взрывались смехом, забыв о своей настороженности. Шахзада говорил с ними очень естественно. Я им завидовала.

Я бросала на него осторожные взгляды. Сколько ему могло быть лет? Резкие черты, длинный нос с горбинкой, впалые щеки ни о чем не говорили. В Афганистане мужчины и женщины стареют быстрее, чем где бы то ни было. Но веселый взгляд, стройная фигура склоняли меня к мысли, что ему около тридцати. Густые черные усы, прикрывающие решительный рот, улыбка, появляющаяся все чаще и чаще, высокий лоб, коротко стриженные волосы на европейский манер. Ну, тридцать с хвостиком. Мне на десять лет больше. Лучше забыть. И однако… В тысячный раз я пыталась собрать воедино мелкие знаки внимания, которыми располагала, и, как бы неправдоподобно это ни звучало, мне казалось, что я его заинтересовала.

Я все больше убеждалась, что у меня наличествуют все симптомы влюбленной женщины. Озноб в ожидании встречи, сердцебиение при его появлении. В остальное время — мысли, занятые всевозможными мечтами. За столом говорили на языке, которого я не понимала. Убаюканная этим мелодичным шумом, я мечтала, пытаясь представить мост между нашими двумя непохожими мирами. Как он поступит? Что скажет? Единственный вывод напрашивался сам собой: «Это безумие. Успокойся».

Шахзада предупредил, что мы поедем завтра утром. Он будет сопровождать нас, чтобы обеспечить нашу безопасность. На пороге комнаты возник молодой слуга с кувшином. Поливая прохладную воду нам на руки, он бросал на нас беглые взгляды. Он никогда не видел женщин так близко, кроме матери и сестер. Как только омовения были завершены, Шахзада проводил нас до нашей комнаты, а потом пошел на собрание, где его уже ждали.

Убедившись в том, что никто не бродит во дворе, я вышла в парк. Я нуждалась в уединении. Было холодно, но я ничего не чувствовала. Я шла по пустынным аллеям, где чуть раньше видела его. Он ходил, держа руки за спиной, увлеченный разговором с каким-то мужчиной с выкрашенной хной бородой. С другой стороны сада, там, где росли розы, за стеной был его дом. Что он делал в этот момент? Стоял ли у окна? Смотрел ли на аллею, которая вела к домику для гостей? Пытался ли проникнуть в мои мысли, как я пыталась проникнуть в его?

На следующее утро, садясь в машину, я увидела вооруженного шофера Шахзады и двух его телохранителей, вооруженных большими пулеметами. Я поняла, какую панику посеяла моя вчерашняя безответственность. Шахзада ехал впереди на машине военного образца. Японский джип, предназначенный для нас, произвел впечатление на девочек. «Лучшая в Афганистане машина, — сказала Мерхия уверенным тоном, — очень современная». Машина Шахзады продвигалась вперед, расчищая путь, постоянно сигналя. Она ни разу не притормозила. Мне объяснили, что командиры всегда ездят так, по-гусарски, чтобы не быть убитыми в пробках. В нашем джипе нам было гораздо спокойнее.

Мне хотелось поскорее увидеть восточные земли — настоящее царство мака. Но в это время года на горизонте виднелись лишь поля риса и пшеницы. Декабрьское небо было ярко-голубым. Мы пересекали деревни, проезжая по хорошим дорогам и уютным улочкам. Кто бы мог подумать, что еще несколько месяцев назад они лежали в руинах, разрушенные двадцатью пятью годами войны? В этом обновлении можно было найти символ неистощимой энергии, направленной на продолжение жизни, когда-то остановившейся здесь.

Еще час, и мы наконец в маленькой деревушке с соломенными крышами. Старик приветствует нас неизменным «Салам алейкум». Несмотря на свое предварительное согласие и присутствие Шахзады, веселый бородач пытается помешать нам снимать женщин. «У нас, афганцев[17], женщины не показывают своих лиц по телевизору», — протестует он.

Та, с которой мы начали беседовать первой, прикрывала лицо платком. Мерхия пошла на обман: «Это не камера. Это просто аппарат для записи голоса…» У меня перехватило дыхание. Где она научилась этим маневрам? Уж точно не у меня. Однако же мы ушли оттуда без видеоряда.

Час езды навстречу солнцу по каменистой равнине, и мы — возле другой деревушки. Вдалеке паслись два буйвола. Шахзада вышел из машины. Я заметила, что он вытащил пистолет из кобуры, которую носил под мышкой. В каком гнезде мы оказались? Он пошел к деревенскому главе. Потом дал нам знак: «Можете идти, здесь у вас есть право снимать».

Я узнала представителей племени кучи. Женщины в переливающихся платьях, иногда расшитых серебром. Тот простой факт, что они не прятали лиц в присутствии иностранцев, говорил о том, что мы были у кочевников. Пуштунские традиции дают больше свободы тем, чья жизнь соприкасается с иноземцами. С приходом талибов племя было вынуждено бежать в Пакистан. Когда они вернулись, то обнаружили, что земли в долине Бамиана, где они пасли своих овец и буйволов, больше не принадлежат им. Исчезли и их верблюды, ставшие трофеями. Ни земли, ни стад, никаких средств к существованию… Нищета привязала их к земле. Мечта о новых дорогах и новых горизонтах мучила этих людей, рожденных, чтобы следовать за ветрами и временами года. Отовсюду гонимые, они заняли пустующие земли, которые дал им в пользование Шахзада. За несколько недель мужчины построили эту убогую деревню из соломы и глины. Несколько коричневых покрывал на соломенных лежанках напоминали о кочевом образе жизни.

К нам подошла потрясающе красивая женщина с золотым украшением в носу. «Я хочу поговорить с вами», — сказала она.

На огне томилось картофельное рагу. Разговаривая, женщина постоянно помешивала его. Она рассказывала о своей жизни, очень похожей на судьбы других женщин ее племени: «У меня нет ни масла, ни специй, которые можно было бы добавить сюда… Это все, что у нас есть. Мы лишены всего — школ, больниц. Наши дети ходят босыми. Наших мужей сейчас нет с нами. Мы не знаем, когда у нас появятся масло, мука… Каждый день — это испытание».

Город находился в двух километрах езды на машине: без мужчин они не могли купить даже куска мыла. Мужья ходили на рынок Джелалабада, возвращались поздно, практически с пустыми руками. Она вздохнула: «У нас даже нет денег, чтобы купить овощи». Но ничего жалостливого в ее облике не было. Наоборот, сияющая улыбка озаряла ее лицо, когда она говорила с нами.

К нам подошли другие женщины, их болтовня стала заглушать голос нашей героини. Джамиля повернулась к ним и поднесла палец ко рту, прося о тишине. Этот простой жест потряс меня. Каких-то шесть месяцев на курсах, и вот они снимают, увлеченные сюжетом, погруженные в процесс. Какая награда для меня!

На всякий случай я взяла вторую камеру, чтобы снимать самой — для подстраховки. Иногда мне приходилось переснимать их сюжеты. Было непросто от того, что мои познания в языках дари и пушту оставляли желать лучшего. Все ли получилось, соединилось? Нет ли дефектов изображения? Я была измучена всем этим и не замечала взглядов Шахзады, наблюдавшего за моей работой.

Существует много способов научить журналистскому мастерству. Но когда твои ученики оказываются перед трудностями, единственный способ реагировать — это помочь.