Книга Ваниль - Неджма

Позже, когда мужчины ушли, мы увидели, как женщины расходятся по домам, и услышали приближающиеся шаги. Мы снова заняли свои места и притворились, что крепко спим.

* * *

На следующий день нас разбудили по приказу хозяйки. Она сидела снаружи на стволе тутового дерева, ее платье, все в красных цветах, было поднято до колен, и она раздувала огонь под жаровней, на которой кипела вода. Я воспользовалась случаем, чтобы подойти и, как всегда, заговорить:

— Вчера вечером нас закрыли. Но вы забыли об окне.

Она ответила мне, не моргая:

— Я не сомневалась, что вы все видели. Я даже скажу, что ничего не делала, чтобы помешать вам смотреть. Я догадалась о вашем любопытстве и предполагала, что шум вас разбудит. Ваше присутствие за окном не было тайной, вы понимаете…

Она добавила со вздохом:

— К чему скрывать от вас то, о чем и так знает вся область?

— Следовательно, ни к чему было нас закрывать.

— Вы иностранки, и мы должны вас защищать, даже от этих безобидных самцов.

Она замолчала и снова начала раздувать огонь. Солнце озарило горизонт, и первые лучи отважно пытались разорвать облака на востоке.

— Я расскажу вам, — сказала хозяйка, не колеблясь.

И она рассказала. Недалеко отсюда жило племя Чистых, потомков Сиди Тахира, для которых все женщины были шлюхами, и к ним нужно было относиться соответственно. Их шейх произнес фетву, приказав запереть женщин в особом лагере далеко от деревни, чтобы не подвергать риску спасение верующих в этом и ином мире. Раз в месяц мужчины поднимались, чтобы соединиться с женщинами, и спускались назад. Девочки, рождавшиеся от таких союзов, оставались в лагере, чтобы позже отдать свою девственность Чистым. Мальчиков растили старухи, запертые в другом месте, и они присоединялись к племени, только созрев. Избавившись от семени, мужчины платили женщинам за плевы, которые они только что разорвали, что позволяло выжить до следующего месяца.

Я вспомнила о красной плантации.

Действительно, подтвердила Зухур, каждая девушка, лишившаяся девственности, должна выйти рано утром и накрыть кусты красным бельем. Где-то кровь выставляют как трофей, здесь это знак поражения. Они прощаются с молодостью, готовясь к судьбе покинутых женщин.

Вдруг Зухур спросила меня:

— Ваша дочь девственница?

— Да.

— Ее можно было бы продать, — цинично сказала она. — Она принесла бы много денег.

— Невозможно, — сказала я.

— Почему? У нас есть способы вернуть ей девственную плеву. Вы же не так глупы, как эти мужчины, чтобы думать, что у нас в Теллуйе каждый день рождаются девственницы?

— Понимаю, — сказала я. — У Лейлы одна проблема: ее легче сохранить нетронутой, чем лишить девственности.

В первый раз на лице моей собеседницы появилось удивление.

Я должна была объясниться:

— Видите ли, она закрыта! Это может причинить вашим кавалерам некоторые неудобства.

— Вовсе наоборот, сейчас или никогда, — воскликнула Зухур, странно воодушевляясь. — Наши кавалеры, как вы правильно их назвали, готовы к этому. Трудясь в городе, без женщин, они голодают. Ожидание их разогревает. Они все приходят сюда и тратят деньги, которые зарабатывают месяцами. В том, чтобы трудиться над запечатанными влагалищами, им нет равных!

Я ничего не сказала.

Зухур умолкла, как будто серьезно задумавшись.

— Ну, — бросила она, — в конце концов, я предлагаю вам остаться с нами. Наши мужчины вернутся через месяц. Уж они-то доберутся до дна влагалища вашей дочери, и мы разделим сумму. Тогда вам будет на что продолжить путешествие.

Я лишь поблагодарила ее, предпочитая сохранить невинность красавицы до лучших дней.

— Мы должны вас покинуть.

Она положила руку мне на бедро и сказала странным голосом:

— Наше гостеприимство длится два дня и две ночи. Не оскорбляйте нас, уходя так рано.

* * *

Мы собирались провести вторую ночь в этом странном женском лагере, когда я увидела, что Зухур направляется к хижине, где мы жили. Лейла была в двух шагах, вытряхивая одеяло.

Хозяйка отвела меня в сторону, и я заметила, что она неотрывно смотрела на девушку.

Она сразу сказала:

— Я вижу в вас женщину, которая разбирается в любви. Я тоже не буду ходить вокруг да около и скажу: мне уже давно не доставляли удовольствие…

Я ответила тем же, обращаясь к ней на «ты»:

— Что я могу сделать для тебя?

— Я ненавидела мужчин за то, что они пользовались нашими девственницами. И я любила их за их несчастье.

— Мужчины не доставили тебе удовольствие так, как надо.

— Их ласкам я предпочитаю женские.

Я сразу поняла, в чем беда этой сорокалетней женщины.

— Лейла?

— Да, мне нужна твоя газель. Я смогу научить ее тому, что такое вкус женской кожи.

— Еще нужно, чтобы она попробовала мужчину.

На самом деле, подумала я, еще хорошо, что она меня слушает.

— Не подвергай ее насилию, не дав познать нежность, — сказала Зухур, голос которой сделался умоляющим. — Дай ей пройти по прекрасным дорогам прежде крутых обрывов. Искупай ее в нежных водах, прежде чем ее унесут бурные течения. Судьба смягчает удары, когда имеешь дело со своим же полом.

— Дай мне подумать, — сказала я.

На самом деле я уже приняла решение.

Стояла ночь, когда Лейле было приказано переселиться. Она ворчала, не желая расставаться со мной.

— Ты будешь спать у хозяйки. У нее есть право на отдельную комнату. Там будет веселей, чем со мной, и ты не будешь слушать храп.

Она не настаивала и позволила отвести себя в хижину побогаче, в которой была настоящая деревянная дверь.

Я спокойно заснула и проснулась, только услышав шаги Лейлы. Я не стала задавать ей вопросы и ждала рассвета, чтобы пойти к Зухур.

Она сидела перед дверью, энергично вычесывая на коленях охапку шерсти.

— Мед, настоящий мед, — произнесла она, прежде чем я разомкнула губы. — Хотя сначала твоя газель сопротивлялась, когда мои пальцы играли с ее телом, ласкали ее косточки и изгибы. Она спросила, что я делаю. Я ответила: «Ничего, я рассматриваю тебя, снимаю с тебя колдовство. Завтра ты сможешь открыть себя, видишь, я делаю это, не нуждаясь в палке между ног». Ее тело перестало напрягаться, и кожа прикоснулась с моей. «Ничего плохого, это происходит между девушками, ты не потеряешь девственность, но легче примешь мужчину, это настоящая магия!» Я долго гладила ее волосы и целовала мочку каждого уха. Я мягко провела пальцами по ее груди, соски напряглись. Я целовала их по кругу, как будто обходила храм. Я лакала ниже, из ее пупка, как будто кошка, умирающая от жажды возле источника. Ее сладко-соленый вкус напомнил мне кухню шауи, ты знаешь, берберы в высокогорных плато.