Книга Колыбельная для двоих - Барбара Вуд

«Мария, Мария, — стонало его израненное сердце. — Моя красавица Мария. Где же я совершил ошибку?»

Она стояла перед большим зеркалом, что висело на внутренней поверхности двери стенного шкафа, и рассматривала свое обнаженное тело. Стоя в золотом свете настольной лампы, которую Мария направила на себя, она завороженно смотрела на свое отражение в зеркале. Она впервые так откровенно рассматривала свое обнаженное тело. Когда она принимала ванну, то ловила в запотевшем зеркале лишь отражение голых плеч и спины; одеваясь и раздеваясь в спальне, она всегда машинально поворачивалась к зеркалу спиной. В душе школьной раздевалки после уроков физкультуры все девочки стыдливо прикрывались своими маленькими полотенчиками, так что Мария видела в своей жизни не много обнаженных женских тел. У матери была своя собственная ванная комната и комната для одевания за пределами их с отцом спальни. Эми тоже, когда использовала ванную, которую она делила с сестрой, всегда запиралась на ключ, входя и выходя, обернувшись толстым полотенцем. Даже летом они надевали и снимали купальники в полном одиночестве, уважая приватность друг друга.

Это было потрясающе — смело стоять перед зеркалом и в открытую рассматривать свое обнаженное тело. Чувствовалась некоторая неловкость, ощущение того, что она делала что-то постыдное; Марии было несколько неуютно под откровенным взглядом собственных глаз. Но она должна была увидеть, она должна была понять. Неужели ее тело как-то изменилось?

Плечи были теми же, худыми и прямыми, как у пловчихи; руки длинными и слегка мускулистыми; тонкая талия, переходящая в слегка округлый таз; бедра — не слишком полные — твердыми и упругими; ноги длинными и гладкими. Кожа ее была цвета раннего рассвета — без единого пятнышка, мягкая, шелковистая, переливающаяся в свете лампы. Темный загар, которым Мария покрывалась уже к середине лета, только набирал свою силу.

Ее взгляд остановился на грудях. Она уставилась на соски. Они показались ей как-то темнее обычного, немного больше, чем они были раньше. Да и сами груди… Была ли это игра ее воображения или они действительно казались больше? Действительно болели?

Мария нерешительно подняла правую руку, накрыла ею левую грудь и слегка сдавила. Она ойкнула. Затем она накрыла второй рукой другую грудь и тут же почувствовала неприятные ощущения. Глядя на свое отражение в зеркале — на покрытое золотистым загаром тело, на скрещенные на груди руки, — Мария на долю секунды представила себя Афродитой, выходящей из морской пены.

Мария опустила руки, но взгляд от зеркала не отвела. Она продолжала смотреть на свое отражение. Марии казалось, что она смотрит на совершенно постороннюю женщину, изучает ее своими пытливыми глазами, не обращая внимания на ее смущение. Она не испытывала никаких эмоций, ощущения того, что это ее собственное тело. Она словно смотрела на статую. Тихие шаги, донесшиеся из коридора, заставили Марию затаить дыхание и прислушаться.

Возле ее комнаты шаги ненадолго замерли, потом раздались вновь и исчезли за дверью родительской спальни.

Мария с облегчением выдохнула и продолжила изучение своего тела. Когда ее взгляд упал на живот, Мария подняла руки и коснулась прохладной кожи под пупком. Она положила руки на живот, словно хотела почувствовать через стенку из плоти и мышц, что там было внутри. У Марии был крепкий, плоский живот. Но что сказал доктор Вэйд? «Скоро все будет видно…» Она нахмурилась. Что будет видно? Там, под ее руками, была какая-то тайна, и эта тайна Марии не нравилась, какой бы она ни была. Доктор Вэйд ошибается: там, в глубине ее тела, ничего не росло. Коснувшись случайно кончиками пальцев края лобковых волос, Мария резко отдернула руки и вернулась к изучению своего лица.

Что с ней происходило? Что было причиной утренней тошноты и необъяснимого набухания молочных желез? Два врача говорили, что она беременна, но она-то знала, что это невозможно. Мария снова нахмурилась, пытаясь вспомнить то немногое, что она знала о таких вещах. Может быть, ей стоит поговорить об этом с Германи. Германи была такой просвещенной и умной; ее парню было двадцать лет, и он познакомил Германи с жизнью вне правил и предрассудков. Они постоянно говорили о свободной любви и революции. Однако это была тема, которую Мария не могла свободно обсуждать. Какими бы близкими подругами они ни были и какими бы тайнами они ни делились друг с другом, они никогда не разговаривали о сексе. Поэтому Марии не оставалось ничего другого, как воспользоваться своими собственными, весьма скудными, знаниями этого предмета, чтобы попытаться установить причину тех явлений, которые с ней происходили.

Вдруг она о чем-то вспомнила. Ее месячные. Когда она в последний раз говорила учителю физкультуры о том, что у нее критические дни, чтобы тот освободил ее от необходимости идти в душ? Это было очень давно… Мария снова услышала за дверью звук шагов, на этот раз гораздо тяжелее, а затем бормотание приглушенных голосов.

— К психиатру? — тихо произнесла Люссиль, которая сидела за туалетным столиком, подперев подбородок руками, — ну, не знаю, Тед, не нравится мне эта идея.

— Я считаю, что так будет лучше для нее, — прозвучал усталый голос Теда.

Люссиль смотрела на свое отражение в зеркале и видела там незнакомку.

— Знаешь, Тед, что мне это все напоминает? — почти шепотом спросила она. Казалось, Люссиль говорила с самой собой, а не с мужем. — Розмари Франчимони.

— Не сейчас, Люссиль…

Но она продолжила сдавленным голосом:

— Я долго разговаривала с Розмари Франчимони перед самой ее смертью, ну там, в больнице, и она сказала мне, что не хотела этого ребенка. Тед, она даже не хотела этого ребенка. Она призналась мне, что ей было очень страшно, потому что врач предупредил ее о последствиях, к которым может привести ее беременность.

Люссиль следила за движением своих губ. У нее за спиной, в центре комнаты, неподвижно стоял Тед.

— Это было несправедливо, Тед. Никто не спросил Розмари Франчимони, чего она сама хотела. — Люссиль с трудом сглотнула. — Это вина не Марии, Тед, это вина того парня. Я знаю, как мужчины могут добиваться своего, заявляя, что это их «право». И женщинам приходится… — Она покачала головой и попыталась сфокусироваться на образе женщины, которую она видела перед собой. — Мне-то теперь все равно. Я одна из счастливиц. Ничего подобного мне не грозит с тех пор, как мне все вырезали…

— Люссиль, ради Бога…

— Но что, если бы мне не сделали ту операцию? Что, если бы мы постоянно жили с нависшей над нами угрозой? Что, если бы я забеременела и умерла при родах?

Ее вопросы, на которые так и не последовали ответы, повисли в воздухе. В зеркале Люссиль поймала взгляд Теда.

— Ты знаешь, что ты должен делать, — сухо проговорила она.

Он вопросительно взглянул на нее. Люссиль встала и повернулась к нему.

— Ты должен найти кого-то, Тед. Ты должен избавить нашу дочь от позора.

Ему потребовалось несколько секунд, чтобы переварить услышанное, и, когда смысл ее слов дошел до него, Тед во все глаза уставился на жену.