Книга Прощание с осенью - Станислав Игнаций Виткевич

— Так, значит, религиозные чувства должны быть уже у животных?

— Да, говорю тебе определенно: ими в разной степени наделены все живые создания, но только мы, католики, понимаем и интерпретируем их адекватно. Религия является не понятийной их трактовкой, а символически-чувственной транспозицией на фоне истин, непосредственно данных в откровениях. Моя система в рамках моей Церкви не является каким-то модернизмом, ведущим через серию незначительных компромиссов вплоть до полного безверия и псевдонаучного материализма. Я расширяю веру, а не уничтожаю ее вроде тех, кто, якобы приспосабливая ее к результатам науки, губит ее суть. Наша вера не сразу была такой, какая она теперь, она формировалась постепенно! Я делюсь с тобой самыми сокровенными моими мыслями, я глубоко верю в творческую мощь католицизма. Нас ожидает великолепный расцвет, если только те, кому порой случайно, в силу попущения Божия, доводится стать носителями сущности нашей веры, не погубят эту самую мощную в мире конструкцию чувств. Я не говорю об этике, ибо знаю, что к этой теме ты невосприимчива, как дикобраз. Будучи знатоком душ, я знаю, что твоя этика не автономна, она проистекает из твоих высших, абсолютных, изначальных понятий. Только мы сможем удержать человечество от механизации и маразма.

— Создав для этой механизации основу, — перебила Геля. — Уже двадцать веков вы работаете над этим.

— Грядет возвратная волна. Только этого никто, кроме нас, католиков, не видит. Вздымается государство Антихриста-уравнителя, до запредельных высот, чтобы с них еще ниже пасть. Снова зацветут тогда души, как свежие цветы, во всей своей метафизической красе, без эгоизма и жестокости; будут сняты противоречия: доброты и силы, социального совершенства и индивидуального расцвета, жертвенности и расцвета личности...

— А как быть с теми, кто был раньше? Почему не расцвело все сразу, с самого начала?

— Надо заслужить. Мы сами должны добиться этого. Какой прок в том, если бы так было испокон веку? Тогда бы не было ни творчества, ни трагизма. Пути Всевышнего неисповедимы. Бог могуществом своим дал людям свободу бороться за заслуги. Каждому при этом Он дал столько благодати, сколько нужно для того, чтобы спастись. И вот что я скажу тебе, тоже по секрету, ибо ты выше идеи вечной кары и стремишься к самосовершенствованию отнюдь не для награды, вот что скажу: А д д о л ж е н б ы т ь л и к в и д и р о в а н. Я все понял: будет только Чистилище, и то на какое-то время, разумеется, а потом — Небо для всех. Но то, чем оно будет, ни один из ограниченных умов не в состоянии себе представить. Снятие проклятия духовной ограниченности станет главной наградой за сам факт обычного существования здесь. Мы будем смотреть на мир и его тайну в бесконечном совершенстве Бога, как в зеркало. И вот еще что скажу тебе: в социальном плане христианство первых веков в корне отличалось от Церкви времени Ренессанса, и оба эти этапа отличаются от сегодняшнего положения дел. Хотя между двумя последними существуют по сути лишь различия в степени. Но несмотря на существующие различия, есть нечто связывающее их в единое целое, а именно — фундаментальные положения этики и догматики.

— Но у каждой эпохи свой тип людей на творческих должностях в церкви, государстве и во всех прочих сферах (разве что в науке это не так), свой, совершенно отличный слой, вы понимаете, святой отец? Таким образом незаметно все изменяется до неузнаваемости. Но лишь избранные видят это, а именно те, у кого голова не свернута такими идеями, как прогресс, человечество, развитие в направлении идеала всеобщего блага, вообще всей этой псевдодемократической ахинеей...

— Ты кончишь, наконец? Ты вовсе не глупа, дочь моя, и я знаю об этом. Но не о том сейчас речь. Скажи мне, кроме буддизма, который в этических концепциях отчасти сравним с нашей верой, существует ли религия выше христианства, причем в его католической форме?

Геля молчала, тщетно пытаясь возвеличить в своей фантазии протестантизм и православие, но она была недостаточно знакома с этими религиями, и усилия ее оставались без результата. Ее также коробил символизм преображения в протестантизме, а православие отталкивало отсутствием конструктивного элемента в литургии и еще чем-то неуловимым, в чем она не отдавала себе отчета. Ее собственная религия оставалась как бы в стороне, не принимая участия в этом конкурсе.

— Тайна — вот суть метафизики, — продолжал ксендз Выпштык. — Лишь у нас тайна чтится и возвышается, причем не в символах, а в непосредственно данной реальности.

— Вы, святой отец, злоупотребляете этим понятием. Ибо непосредственная реальность — это непосредственное переживание, одинаковое по сути своей как у одноклеточного, так и у человека...

— Нет, существуют различные степени, существует целая иерархия качественно разных непосредственных данных, внешние и внутренние качества: боль, ощущения органов, комбинации их в виде так называемых жизненных ощущений — я, естественно, исключаю из их числа религиозные, высшие чувства, притом самые важные: непосредственно данное единство личности как формальное качество, «Gestaltqualität» всего для данного «я» и раздвоение меня на «я» и на мир. Именно там источники религии и искусства. Именно в этом бытии, единственном в своем роде, нам непосредственно, а не в дефиниции, дана идея личного Бога, реальным отражением которого мы являемся.

— Ах, только не будем об искусстве. Я слишком его презираю. А кроме того, предупреждаю вас, святой отец, что для Корнелиуса — и я говорю это, потому что вы в большой мере психологист — единство личности не есть нечто непосредственно данное.

— Для меня Корнелиус не является непогрешимым оракулом. Множественность мира, однако, — не множественность существования Бога. Абсолютное единство тождественно Небытию, а стало быть, Бог должен быть множественностью в своем лице, и является-таки Троицей, конечной в своей троичности, ибо представляет любовь, разум и веру, высшую веру в самого себя — три личностные начала, изначально осуществленные вне времени.

— А вы знаете, святой отец, о чем я иногда думаю? Что если Бог на самом деле существует, то Он является чем-то таким, что несоизмеримо с нашей мыслью, что Он должен очень смеяться, когда слышит, какие мы тут мысленные фортели выделываем, чтобы как-то управиться с Ним...

Ксендз Выпштык закрыл рукой рот Гели и зашипел:

— Молчи, молчи, молчи! — после чего говорил, как бы не возвращаясь к предыдущей теме: — Понятие Бога как предельной, обладающей бесконечными атрибутами Единичной Сущности является высшим. У нас этика едина с метафизикой и проистекает из тайны Троицы и общности всех в личном Боге — высшей из реальных тайн, в противоположность тайнам искусственным, например, четвертого измерения в обычной жизни, духов на спиритических сеансах и в теософии, — кричал уже не способный обуздать душевный подъем отец Иероним.

Только теперь он оторвал руку от ее рта, который уже начал сладострастно дрожать под его ладонью. Геля достала из шкафчика пурпурную посудину и с отвращением сплюнула. Выпштык не заметил этого. Скрытая где-то аж в «железах», а не в жалком подсознании, в высшей степени извращенная в своих проявлениях любовь к Геле, сублимированная в другом измерении, исходила кровавыми испарениями метафизической страсти. В миллиметре за тонкой перегородкой стоял обыкновенный, хамский, рогатый черт с вилами и с котелком смолы и ждал. Но отец Иероним умел быть властелином даже столь умело замаскированной страсти. Как человек первобытный, мужик, с инстинктами слегка разнузданными, что наследственно, что лично, он легко справлялся со всем балластом чувств с помощью маленького воздушного шарика идеализма, специально ради этой цели надутого. Кроме того, он был прямолинеен, спекулятивно разумен и даже по-человечески, в среднем, попросту добр, как тысячи других бедных людей, — всю его «необыкновенность» составлял священнический сан. Как и большинство современных ему образованных людей, сам Выпштык на деле не имел ни малейшего понятия о том, кем он является. Сейчас он испытывал к себе жуткое отвращение. Мало того, что он позволил разговору впасть в пошлый тон — что было привилегией Гели Берц — лишь красота и богатство гарантировали ей психическую безнаказанность таких проявлений, мало того, что он допустил нескромность, возможно, непропорциональную в сравнении с не достигнутой еще целью, он ради этой цели изменил даже некоторые свои собственные взгляды по принципиальным вопросам. К тому же он был почти разоблачен. Он попытался еще раз поднять все на соответствующую высоту.