Книга Американец - Лесли Уоллер

У него было округлое лицо, красные щеки и реденькие светлые волосики с уже наметившейся сединой. Определившись с закусками, он быстро записал заказ на первое и второе, оставил буклет на столе и, вежливо кивнув, удалился на кухню. Палмер открыл буклет и увидел еще один напечатанный на машинке текст на французском языке, на этот раз озаглавленный «Отель „Часы времени“». Он передал текст мисс Грегорис для перевода, и она тут же быстро пробежала его глазами.

— «Первый отель „Часы времени“ был построен в 1515-м году», — начала переводить она, пропуская детали, то есть ненужные параграфы. — «Здесь останавливались короли, императоры, известные художники, поэты и даже мировые финансовые магнаты, такие как, скажем, Рокфеллер». — Она чуть передохнула. — Ах да, вот послушайте, что здесь написано: сам великий Александр Дюма для нескольких самых впечатляющих сцен своего всемирно известного романа «Граф Монте-Кристо» выбрал местом действия именно номера́ отеля «Часы времени». Вот это да!

Последовала очередная пауза, во время которой она молча пробегала глазами текст, выбирая наиболее интересные части.

— Вот! В 1865-м году главный редактор журнала «Спорт» публично заявил, что великолепные обеды в отеле «Часы времени» напоминают ему времена Карла Десятого, при котором культ изысканной еды был особенно почитаем. — Она, слегка нахмурившись, бросила вопросительный взгляд на Палмера. — Карла Десятого? Это когда?

Он тоже задумчиво нахмурился.

— Думаю, это начало девятнадцатого века. Если не ошибаюсь, хотя не совсем уверен, это когда Лафайет вернулся в Соединенные Штаты. Да, именно тогда он был эмиссаром Карла Десятого.

— А знаете, по-моему, вы самый образованный человек из всех, с кем мне когда-либо приходилось встречаться, — не скрывая улыбки, заметила мисс Грегорис.

Палмер внимательно всмотрелся в ее абсолютно честные глаза и понял, что в ее словах нет никакого намека на подковырку или даже на шутку.

— Вряд ли… Просто у меня хорошая память, — пожав плечами, сказал он.

— Нет, не просто хорошая, а феноменальная!

К ним бесшумно подошел метрдотель, принеся им «Pouilly-sur-Loire», сухое белое вино, которое они заказали, так сказать, «для начала».

— Пусть еще чуть-чуть постоит здесь, мсье, — сказал он, ставя уже охлажденную бутылку в ведерко со льдом.

Палмер вдруг заметил, что Элеонора по-прежнему не спускает с него пристального взгляда. Пытается раскрыть секрет его феноменальной образованности? Или чего-то еще? Именно в таких случаях он иногда терял чувство самообладания. Лесть редко когда обезоруживала его, но если она обрушивалась на него совершенно неожиданно, причем в самый неподходящий момент и не всегда вполне заслуженно, он терялся и легко мог совершить какую-нибудь глупость. Неужели она на самом деле считает его таким образованным? Или просто сравнивает его со всякими тупыми недоумками, с которыми ей приходилось встречаться? А может, ее поколение — этот вариант почему-то показался ему наиболее приемлемым и, значит, по-своему самым предпочтительным — испытывает намного большее почтение к знаниям любого рода, даже к такой незамысловатой способности человеческого мозга, как умение запоминать разрозненные факты, которую Палмер только что продемонстрировал?

— Кстати, Шерлок Холмс, — оторвавшись от своих мыслей, продолжил он, — однажды заметил доктору Ватсону, что мозг среднего человека подобен чердаку, захламленному совершенно бесполезными, ненужными вещами. Он же, в отличие от них, загружает свой вещами полезными, нужными. В этом-то прежде всего и состояло его преимущество перед средним человеком, так сказать, перед человеком с улицы. Хотя огромный набор самых различных фактов в моем чердаке вряд ли можно назвать образованностью.

Она не отводила пристального взгляда от его лица. Затем, слегка нахмурившись, спросила:

— А этот Шерлок Холмс, он кто, англичанин?

У Палмера было четыре возможных вариантов ответов, которые он по очереди обдумывал и один за другим отвергал, но от окончательного решения его спасло появление метрдотеля с блюдами спаржи на подносе. Он поставил их на стол, пожелал приятного аппетита, вежливо поклонился и удалился. Мисс Грегорис полила беловатые, переходящие в светло-зеленый цвет острые перышки спаржи винным соусом себе и Палмеру. Действительно вкуснейшая спаржа исчезла на редкость быстро. Впрочем, не быстрее, чем «Pouilly-sur-Loire». По-настоящему сухое, прекрасно охлажденное… Там, в Нью-Йорке, когда они жили вместе с Эдис и детьми, вино было редкостью. Разве что во время приемов. А вот с Вирджинией, особенно за последние шесть месяцев, все было совсем иначе — он, сам того не ожидая, научился разбираться в винах. И в каком-то смысле даже пристрастился к ним. Хотя в разумной мере. Обычно бокал или два за ужином, не более того. Зато сейчас литровую бутылку «Pouilly-sur-Loire» они с мисс Грегорис уже практически прикончили!

— Вся проблема в том, — заметил он, выливая остатки вина из бутылки в ее бокал, — что теперь мое тушеное мясо и ваш цыпленок табака, похоже, становятся проблемой. Formidable![17]Иначе говоря, в смысле вина…

Она внимательно посмотрела на него.

— Белого или красного? А что тут гадать? Почему бы не заказать еще «Pouilly-sur-Loire»? Оно ведь на самом деле просто восхитительно, разве нет?

Вторая бутылка тянулась заметно дольше, удовлетворенно отметил про себя Палмер. Ее хватило, по крайней мере, пока они ели суп. Он был также слегка, но приятно удивлен, что они, оказывается, заказали фирменные блинчики с мясной и овощной начинкой перед вторым блюдом. А что, совсем неплохо. Но ведь теперь без третьей бутылки никак не обойтись, это уж точно. А как же иначе? «Сплетни, лицемерие и ложь»… — донеслись до его слуха слова мисс Грегорис.

— Вот-вот, именно так, — непонятно почему закивал головой Палмер.

— Вот почему я рассердилась на вас там, в Пьерфоне. Поверьте, мне очень жаль. Честно говоря, я надеялась, вы не обратите внимания. Но, боюсь, вы все-таки обратили.

— Вряд ли. По-моему, там вообще ничего и не было.

Им принесли овощной салат. Его остренькая приправа великолепно дополняла исключительный вкус пропеченных блинчиков и их густой, сочной начинки. Палмер заказал еще одну бутылку вина.

А мисс Грегорис тем временем продолжала:

— Ну и к чему все эти оправдания, объяснения? — И с чего это ему показалось, что она такая сдержанная и молчаливая, невольно подумал Палмер. — Но, пожалуйста, не воспринимайте это как мою нелюбовь к американцам. Вообще, весь этот антиамериканизм в Европе меня просто раздражает. Так глупо, так примитивно!

— На самом деле?

— Да, конечно. Но ведь и вы, американцы, имеете привычку во всем считать себя правыми, считать, что можете без спросу влезать в чужие дела, решать чьи-то жизни, завладевать документами, узнавать тысячи не имеющих к вам никакого отношения имен и отдавать их владельцев на расправу. И при этом даже не помнить или, что еще хуже, не знать, что было со всеми этими людьми пото́м! Это же были имена людей, живых людей, неужели не понимаете? Господи, как же это по-американски: сделать дело и тут же забыть о нем. Даже не думая о последствиях… Тысяча имен. Коллаборационисты. Пятая колонна. Саботажники. Предатели. Но это же тысяча живых людей, мужчин и женщин, и вы даже не удосужились узнать, что с ними случилось. И с их детьми! Вот что вызвало у меня злость. Думаю, справедливую… Простите, боюсь, я слишком много выпила. Меня за это, конечно, уволят. Должны, не сомневаюсь. — Она повернулась к нему и широко улыбнулась. — Так ведь?