Книга Гарантия на счастье - Катажина Грохоля

Она тихо застонала. Он наклонился над ней, и его пальцы осторожно вошли в нее между ног. Ее тело выгнулось, и в ту секунду, когда он поцеловал ее, его искусные руки дотронулись до ее лона. Ее губы и бедра приоткрылись, и ей захотелось, чтобы наступил тот неведомый миг. Она хотела против желания, против воли, хотела того, о чем мечтала. Хотели ее ноги, ее груди, все ее существо требовало чего-то, чему она не знала названия. Их глаза соприкасались и соединялись навсегда.

Он лег на нее и, не отводя глаз, нежно и медленно ласкал ее бедра сверху вниз, от ягодицы до колена, там замирал, а потом медленно приподнимал ее колено. Оно хотело подняться еще выше, резче, быстрее, но он осторожным прикосновением гасил это желание и оттягивал мгновение познания тайны. Ее бедра в последний раз сомкнулись, а потом снова приоткрылись. Обнаженное разбухшее сердце свела судорога, оно было готово принять его и умереть. Он вошел в нее так, что в груди похолодело от неведомой нежности. Она почувствовала его внутри себя, и, когда что-то расступилось, задержалось внутри, она сжала бедра. Ее уже ждали руки, не позволяя ей умереть, руки, на которые можно было опереться и чувствовать себя в безопасности. Сильные, как руки дровосека, валящего деревья. Руки, способные решиться на все и поддержать в любую минуту. Она отдыхала в этих руках, отдавая им во владение собственное тело, а море шумело все сильнее и сильнее.

— Меню, пожалуйста. Официант склонился и сказал:

— Сию секунду.

Юстина украдкой улыбнулась. У матери, как всегда, был неприятный голос, но ей это больше не мешало. Неприятный голос матери лишь оттенял голос Матеуша.

Любовь зависит только от тебя.

Ты позволяешь себе любить, а не ждешь чьего-то разрешения. Ты можешь любить.

Она могла любить и любила. То, что случилось на пляже, стало кульминацией произошедшего с ней ранее, освободило сердце и открыло всю ее нараспашку.

Мать, неподвижная и отсутствующая, сидела напротив.

— Закажи рыбу, — сказала мать, и Юстина ощутила во рту вкус моря, резкий запах рыб, ей вспомнился крик чаек и шепот Матеуша.

— С удовольствием, — согласилась она и встретилась с внимательным взглядом матери.

— Сегодня ты опять идешь в бассейн?

— Да, мне полезно плавать, — прошептала Юстина и покраснела.

Ей нелегко давался обман. Плавать она могла без присмотра матери. Поэтому и выдумала бассейн. Каждый вечер, взяв с собой купальник и полотенце, она покидала комнату и уходила на пляж, где ее ждал Матеуш. Иногда они плавали в море или просто гуляли по пляжу, держась за руки, или занимались любовью в дюнах, скрытые от глаз любителей вечернего моциона.

В тот вечер, уходя с купальником и полотенцем в пластиковом пакете, она почувствовала укол совести. Мать уже лежала в постели, и, возможно, Юстине всего лишь показалось, но она как-то странно на нее посмотрела. Завтра или послезавтра она заявит о своей любви и будет бороться.

Только не сейчас.

Монотонно стучали колеса поезда. Она смотрела перед собой. Фотография в серебряной рамке — замок в Ланьцуте — дрожала в такт колебаниям поезда. Юстина сидела у окна, мать с высокомерным видом расположилась у двери, настолько далеко от дочери, насколько позволяло тесное купе. Они молчали.

«Ты его больше не увидишь. Я позаботилась об этом! Он уехал и больше не вернется! И что это за любовь!» — Фальцет матери беспрестанно звучал в ушах Юстины.

Она действительно больше не увиделась с Матеушем. Мать не соврала. На следующий день за завтраком их обслуживал другой услужливо склоненный официант по имени Джерри, так было написано на пластиковом прямоугольнике, прикрепленном к его пиджаку.

Мать, как оказалось, не была слепа. В тот вечер она пошла за Юстиной на пляж. Она дождалась мгновения, когда они лежали на песке, прикрытые сбившимся одеялом. Юстина поспешно натянула брюки, глядя в песок, не смея посмотреть в глаза матери. Матеуш стоял неподвижно, принимая всю ее ярость на себя. Юстина убежала в номер, глотая слезы. Она не знала, что мать сказала Матеушу, и не отозвалась на ее реплику, когда та через час вернулась. Юстина притворилась, что спит, но из-под полуприкрытых век видела, как мать с омерзением кинула ее брюки на стул, словно боялась испачкаться, а затем, как всегда старательно, сняла макияж несколькими ватными тампонами, как будто ничего не произошло и она не застукала свою дочь — и с кем, с официантом!

Глубоко в сумке Юстина спрятала довольно крупный камень с пляжа, принесенный с того места, где они впервые занимались любовью. За завтраком она наблюдала за руками Джерри. Красивые, ловкие ладони фокусника. Эти руки протянули ей под столом конверт так, что мать не заметила.

Мать не разговаривала с ней целое утро. Даже когда они уезжали из отеля и направлялись в такси на вокзал. Только когда поезд тронулся, она взорвалась:

— Думаешь, он тебя любил? Он тебя использовал! И кто? Глупая, глупая девчонка! Не будешь сама себя уважать, никто не будет! Подумай, что ты сделала, как ты со мной поступила! Тебе даже сказать нечего!

Юстина задрожала от страха и отвращения, закрыла глаза и вдруг, словно из ниоткуда, услышала голос Матеуша, почувствовала тепло его руки, уверенность, с которой он обнимал ее. Она не позволит лишить ее этого. Никогда и никому. Она должна спасти что-то важное. Неожиданно смятение прошло, и она почувствовала, как распрямляется ее разбуженное тело. Она уже знала, что ей защищать.

— Мамочка, — ласково сказала она, — мамочка… я не хотела сделать тебе больно… прости.

Юстине хотелось попросить прощения у матери за то, что она больше не будет ее слушать, не будет ей вечно уступать, больше не станет с ней считаться во всем. Ей хотелось извиниться за то, что это их последняя совместная поездка и когда они вернутся домой, все изменится и уже не будет прежним. Она хотела попросить прощения за ложь и притворство, за то, что теперь лишь немногое в ее жизни будет связано с матерью, а ее влиянию пришел конец и она теряет дочь навсегда.

Юстина вложила в это «прости» все детские горести и несбывшиеся мечты. Она вспомнила, как ждала мать перед сном, надеялась, что та придет, ляжет рядом, погладит ее по голове, чтобы она спокойно уснула. Но мать никогда не приходила, поскольку прочитала в книге какого-то доктора, что детей нужно приучать спать в одиночестве.

Она просила прощения за то, что хотела. Извинялась за все: за то, что заказывала на ужин лосося вместо риса с овощами, что позволила овладеть собой, что раньше не любила настолько сильно, чтобы освободиться.

И, прося прощения, все ей прощала.

Не важно, что мать этого не поймет, у Юстины теперь другая жизнь, у нее есть это счастье, и она может выбирать. С ней произошло то, что случается с каждым, но не каждый умеет открыть это, а может, даже не подозревает об этом. А ей это известно.

В ту секунду, когда Юстина произнесла мягкое, теплое «прости», в которое вложила всю любовь, на какую была способна, она почувствовала, как тяжесть, сжимавшая ее грудь, растаяла и исчезла. Она глубоко вздохнула — по такому вздоху тоскуют легкие после долгого плача, — и в каждую клеточку ее тела проник кислород. Только сейчас она почувствовала, как не важно все, что скажет и сделает мать. Кроме этой очищающей правды, которую она осознала, теперь ничего не имело значения.