Книга Средний путь. Карибское путешествие - Видиадхар Сураджпрасад Найпол

Между тем в вест-индской литературе о среднем классе нет недостатка, но ее персонажи так мало отличаются от белых, а часто они и есть белые, что средний класс не может узнать в них себя. Писать о вест-индском среднем классе непросто. Необходим тончайший дар иронии, возможно, и злости, чтобы удержать персонажей от сползания в ничем не примечательную средне-атлантическую белость. К персонажам надо относиться как к живым людям с живыми проблемами и обязанностями и привязанностями — так и делают, — но кроме того, к ним надо относиться как к людям, живущим в разъедающей их фантазии — она же крест, который они несут. Неизвестно, будет ли когда-нибудь создано произведение, беспристрастно анализирующее этот класс. Для этого необходимы особые грани таланта — тонкость и грубость, — которые могут возникнуть лишь в зрелой литературе, и движение в эту сторону начнется только тогда, когда писатели перестанут заботиться о том, как бы не уронить своих в чужих глазах.

Черный негр в белом мире — эта тема серьезно ограничивает вест-индскую литературу. Североамериканскую литературу о неграх она вообще сводит на нет. В Штатах для негра есть один сюжет — быть черным. Это не может служить основой серьезной литературы и вновь и вновь приводит к тому, что, сделав свое заявление, высказав свой целесообразный протест, американский негр не имеет больше ничего сказать. За двумя-тремя исключениями вест-индские писатели избежали протестной литературы такого типа, но и они пользуются литературой ради пропаганды, добиваясь признания для своих.

«Для комедии, — говорит Грэм Грин, — требуется прочная сеть социальных условностей, которым автор сочувствует, но которых не разделяет». Если принять это определение, то вест-индский писатель вообще не может написать комедию; как мы уже убедились, он к этому и не стремится. Это высказывание Грина можно расширить. Литература вырастает только из прочной сети социальных условностей. А вест-индец знает одну-единственную такую сеть — это его включенность в мир белых. Поэтому он не может создать книгу универсальной ценности. Его ситуация слишком особенная. Читателя в нее не приглашают, его лишь призывают в свидетели, соучаствовать, включиться он не может. В любую прочную сеть социальных условностей включиться легче, как бы чужда вам она ни была, — например, в жизнь африканских племен у Камары Лея[13].

Нельзя винить писателя за то, что он отражает свое общество. Если вест-индского писателя и есть в чем обвинить — это в том, что принимая и перенося в литературу все эти неинтересные расовые ценности, он не только не смог диагностировать болезнь, но еще и усугубил ее.

О настоящей жизни тринидадец может говорить только в калипсо. Калипсо существует только здесь. Ни одна песня, сочиненная вне Тринидада, не будет калипсо. Калипсо — это о том, что происходит здесь, как здесь к этому относятся, и все это — на языке, на котором здесь говорят. Чистая калипсо, лучшая калипсо, непонятна чужому. Обязательны в ней острословие и самовосхваление — без них никакая песня, пусть и с прекрасной мелодией, пусть и блестяще исполненная, не может считаться калипсо. Сотня бестолковых писателей-путешественников (которые цитируют нескладные вирши, спетые «специально» для них) и сотни «калипсоньеров» во всех частях света обесценили калипсо, которую теперь за рубежом считают просто привязчивым мотивчиком с примитивными рифмами на ломаном английском. Сегодняшних писателей-путешественников не обманешь: они уж знают, что такое эти калипсо, — и это так же глупо, как и прежняя готовность хватать все, что им подавали под видом калипсо, и точно так же не основано на знании того, что такое настоящая калипсо.

В том, что калипсо стала безродной, больше, чем кто-либо другой, виноваты сами тринидадцы. Такое же наслаждение, как «американская» современность, доставляет им жизнь в соответствии с путеводителем для туристов. Они знают, что всему миру они известны как жители земли калипсо и шумовых оркестров. И они полны решимости не разочаровывать мир, всячески напрягая свой талант к созданию карикатуры на самих себя. Американцы ждут туземных плясок и национальных костюмов — значит, Тринидад найдет и то, и другое.

Немногие слова используются здесь чаще, чем слово «культура». О культуре говорят как о чем-то отличном от ежедневного существования, отличном от рекламы, фильмов и комиксов. Это как специальное местное блюдо, что-то вроде каллаллоо. Культура — это танец, не тот, который тут начинают отплясывать, стоит только собраться компании больше двух человек, а тот, что ставят в туземных костюмах на сцене. Культура — это музыка, не та, которую сегодня играют популярные группы на современных инструментах, звучащая из магнитофонов. Нет, культура — это шумовые оркестры. Культура — это не рекламные джинглы, которые, не меньше, чем калипсо, стали сегодня народной песней Тринидада, и не американские хиты, которые слышны с утра до ночи, — нет, культура это — калипсо. Словом, культура — это номер в программе ночного клуба. И мало что доставляет такое удовольствие тринидадцам, как видеть, что в ночных клубах их «культуре» аплодируют белые американские туристы.

Из «Тринидад Гардиан»

Лимбо для фильма из Висконсина

Джордж Аллин,

корреспондент «Гардиан» на борту

Мистер Лоренцо Риккарди, итальянский кинорежиссер, и миссис Риккарди, фотограф, прилетели во вторник в Тринидад в поисках актеров-исполнителей и мест для съемок фильма, который предполагает делать в Вест-Индии римская компания «Болти-Фильм». Через пару часов дружелюбный мистер Оливер Берк, секретарь фирмы «Турист за рубежом», уже отвез их в клуб «Мирамар», Саут-Кей, Порт-оф-Спейн, где они увидели танец лимбо, исполненный лордом Чинапу, бывшим «королем» лимбо, и его коллективом.

«Прекрасно, — сказал вчера мистер Риккарди, — я подумаю, можно ли включить лимбо в картину. Однако еще ничего не решено».

Чета Риккарди уже почти завершила свой ознакомительный тур по Карибскому региону.

В своем путешествии они уже посетили Кубу, Ямайку, Св. Томас, Пуэрто-Рико, Св. Лусию, Гренаду и Барбадос.

Все эти разговоры о культуре сравнительно новы. Это придумали политики сороковых, и за эту идею ухватились во многом благодаря тому, что она отвечала на смутную, малопонятную неудовлетворенность фантазийной жизнью, которую некоторые уже начинали ощущать. Продвижение местной культуры было единственной формой национализма, которая могла подняться среди населения, разведенного на взаимоисключающие кланы по расе, цвету, оттенкам цвета, религии, деньгам. Стоит чуть нажать, и любой такой клан может распасться на еще более мелкие составляющие. Жалкое зрелище, которое представляли собой тринидадцы во время лондонских расовых беспорядков в 1958 году, — лучшее тому подтверждение. Белые, цветные, португальцы, индийцы, китайцы считали, что никакие мятежники их не тронут; некоторые негры считали, что тронут только ямайских негров; некоторые студенты и образованные специалисты считали, что тронут только негров из низших слоев; респектабельные вест-индцы, белые, черные и коричневые, дружно считали, что «черные парни» получили поделом и что английский народ «был спровоцирован». В момент, когда вест-индцы должны были бы собраться вместе, многие постарались уклониться; вспомним, что сын миссис Маккэй Энгюс говорил всем, что он из Бразилии.