Книга Антарктида - Хосе-Мария Виллагра

Лицо девушки стояло перед его глазами. Сказать, что он ненавидел это лицо, было мало. Это было что-то другое. Ли даже не мог подобрать подходящего слова для этого чувства, но никакая, самая лютая, ненависть не могла с ним сравниться. Повсюду он видел это лицо. И Ли понял, что самообладания всей жизни не хватит, чтобы справиться с этим наваждением.

Ли чувствовал, что сходит с ума. Сколько еще он сможет выдержать это? День? Неделю? Месяц? А если и выдержит, то станет ли ему легче? Может быть, первый приступ пройдет, болезнь перейдет в хроническую форму, и он сможет жить с этим годами, пока вирус не источит его изнутри неизбывной тоской и вечной мукой. Кому рассказать об этом? Начальнику Ци? Никто не поймет. И никто не поможет. Ли чувствовал, что против этого нет средства. Он обречен остаться с этим один на один.

Ли рыдал. Ни разу в жизни он не чувствовал такой боли. Болели не мышцы. Болело что-то внутри, чего он раньше в себе никогда не чувствовал, а теперь почувствовал только потому, что это болело. Нестерпимо болело, наполняя все его существо горечью и отчаяньем. Он вспоминал прикосновение рук девушки. Ее поцелуй жег ему губы, будто прошли не сутки, а всего секунда с тех пор, как она поцеловала его.

Ли едва отыскал дорогу домой. Долго соображал, его ли это дом, квартал, вселенная. Открыл дверь. В крошечной шлюзовой по привычке стянул комбинезон, сунул его в дезинфекционный шкаф, обработал себя полотенцем, старательно протирая в паху и под мышками, затем вошел в комнату и едва устоял на ногах. Девушка сидела на его кровати. Она даже не удосужилась раздеться и так и сидела на постели в уличном комбинезоне.

— Привет! — ничуть не смутившись появлением хозяина, сказала девушка, глядя на Ли все тем же насмешливым взглядом. — Моя звать Ким. Ничего, что моя одета?

16

Одна из девушек в городе отличалась от прочих. Все девушки Антарктиды были прекрасны, и каждая являла собой совершенный образчик какого-то особенного типа красоты. Здесь были блондинки и брюнетки, длинноногие и пышногрудые, высокие и миниатюрные. Но эта девушка выделялась даже среди них. Глядя на ее полудетские черты, золотые волосы и голубые глаза, Ванглену хотелось плакать от несбыточного счастья. Эта девушка была настолько близка к какому-то невообразимому идеалу, что малейшее несовершенство ее лица и фигуры становилось особенно заметным. Само совершенство ее черт казалось чрезмерным. Ее губы, брови, скулы, нос, глаза — все это по отдельности выглядело вызывающе земным и вульгарно привлекательным для той небесной красоты, что они образовывали вместе. Поэтому Ванглен и выбрал ее. И начал с ней работать.

Каждый день Ванглен своей металлической палкой забивал девушку до смерти. И после каждого избиения она становилась все прекраснее. Ванглен бил по тем местам, которые казались ему несовершенными. Несколько раз он ломал ей позвоночник, добиваясь еще более изящного перегиба в талии. Он намучился с ее ушами. Каждое утро он начинал с того, что обгрызал ей уши, в первые дни — целиком, потом — маленькими кусочками, сплевывая под ноги. Много раз он выкалывал ей глаза. Он долго бился над ее коленями. Но особенно тщательно он работал с ее лицом.

Очень важен был первый удар. Он решал все, и его нужно было нанести очень точно. Перед тем как сделать это, Ванглен долго прицеливался, глядя в юное лицо девушки. Крепко ухватив ее за волосы, он мысленно репетировал удар, отводил руку, затем подносил палку к ее лицу, примеряясь, и снова делал замах и вновь опускал руку, подолгу не решаясь начать. Девушка очень старалась держать голову ровно и неподвижно, чтобы хоть чем-то помочь Ванглену, но, не в силах справиться с волнением, он отпускал ее волосы и опять всматривался в ее прекрасное лицо. Он изучил его до мельчайших подробностей. Девушка была прекрасна. Никогда еще Ванглен так не восхищался женщиной. Именно поэтому работать с ней было очень сложно. В порыве вдохновения он мог одним ударом снести ей голову.

Лицо девушки было прекрасно и с каждым днем становилось еще прекраснее. От него захватывало дух. Каждое утро Ванглен обмирал, вновь видя его. Он не верил своим глазам, потому-то первый удар всякий раз давался ему так трудно. Но пристально, подолгу любуясь ее лицом, целыми днями вглядываясь в него, Ванглен стал замечать одну странность. Две половины ее лица всегда чуть отличались друг от друга. Именно это легкое, едва заметное отличие в разрезе глаз, в крутизне разлета бровей, в страстной округлости крыльев носа, в мягкости склада губ, в переливе переносицы, в чистоте лба, в худобе скулы, в чувственной остроте подбородка придавало ее лицу особую, совершенно невыразимую на уровне глазомера прелесть. Разумеется, обе половины ее лица были одним лицом, были, в сущности, абсолютно одинаковы, если мерить их буквально, вплоть до количества волос в бровях, и все же они были разными. Одна ее половина словно бы улыбалась, чуть иронично и насмешливо, она точно слегка удивлялась чему-то, а другая — печалилась и глядела серьезно и строго. Могло даже показаться, что эта ее половина немного сердится, если бы не дуновение всегдашней отрешенности, чего-то неземного, эфирного, что исходило от нее. И этот неземной состав, небесная половинчатость ее красоты проглядывала, даже когда она смеялась всем своим милым, девичьим личиком, а ироническая полунасмешка второй ее половины пробивалась сквозь самое влюбленное и нежное выражение глаз, губ, бровей.

Каждый день Ванглен мучительно долго вглядывался в это лицо и никак не мог решить, какая из его половин — лучшая. Он мучительно долго думал, по какой щеке ударить девушку сегодня. А девушка становилась все прекраснее. И две половины этой красоты — земная и небесная — проступали в ее чертах все явственнее. Они обе равно притягивали Ванглена, одна — насмешкой над всякой чувственностью, а другая — тихой печалью, которую не могло одолеть никакое наслаждение. Одна половина была истиной, а вторая — пониманием этой истины. Но Ванглен не мог решить, какая именно. Он больше не находил в девушке ни одного изъяна, не знал, куда бить, но добиться того, чего хотел, так и не смог. Он так и не достиг единства двух половин ее природы — земной и небесной. Он так и не смог понять, что в ней было красиво действительно, а что — лишь в его воображении. Тайна ее двойственной красоты так и осталась для него несводимой к какому-то одному идеалу. И после нескольких дней безмолвного созерцания Ванглен взял девушку за руку, вывел ее на площадь, прямо в середину окаменевшей при ее явлении толпы, и оставил там умирать от любви.

17

Никогда еще Ли не уходил так далеко от дома. Знакомый район давно остался позади, но Ким вела его все дальше и дальше. Улицы и переулки казались бесконечными. Они мало отличались от родных мест Ли, только людей навстречу попадалось все меньше. Они шли вдоль улиц, где не светился ни один номер на дверях. На площадях с замурованными шахтами прилавки киосков были завалены книгами, за которыми никто не являлся. Их покрывал толстый слой плесени. Стены и фонари почти не светились, на улицах было темно, но Ким уверено шла вперед. Время от времени она дышала на стену, и тогда на бетоне проступали какие-то надписи и схемы, которые Ким внимательно изучала, что-то просчитывая в голове.