Книга Часть целого - Стив Тольц

— Тамплиеры — военный орден, основанный в 1118 году в эпоху крестовых походов, — ответил я.

Гарри поднял на меня глаза.

— Сколько тебе лет?

— Четырнадцать.

— Образованный парень. Замечательно! Вот чего недостает криминальному классу. Чуточки мозгов.

— Я здесь ради моральной поддержки. Преступление — увлечение Терри.

— Жаль, жаль. Позаботься, чтобы брат получил образование. Не нужно, чтобы пустые головы крутились вокруг нашего дела, — вот это точно. Терри, слушайся брата, ладно?

— Ладно.

— Вот и отлично. Хорошо, ребята, что вы пришли ко мне. Другой наплел бы вам кучу всякой заезженной ерунды, и вы бы оказались здесь со мной или еще хуже — на том свете.

— Время вышло! — крикнул из коридора охранник.

— Похоже, на сегодня с уроками покончено. Приходите на следующей неделе, и я объясню, как добиться лояльности со стороны полицейских и сохранять ее.

— Время вышло! — снова крикнул охранник. Теперь он стоял в дверях и недовольно сверкал на нас глазами.

— Вот что, ребята: слышали приказ? Давайте уходите. Но возвращайтесь — мне надо вам еще очень многое сказать. Как знать, может, когда-нибудь придется работать вместе. Если мне дали пожизненный срок, это не значит, что я вообще не выйду на свободу. Пожизненный срок — это не целая жизнь. Это просто фигура речи. Пожизненный срок короче жизни, если вам понятно, что я имею в виду.

Гарри продолжал говорить, но нас уже вывели из комнаты.

* * *

Бруно и Дейв решили, что советы Гарри — полная чушь. Анонимное подпольное формирование? Демократическое объединение преступников? Что за вздор! Разумеется, их имена отзовутся в вечности. Скандальная репутация была первым пунктом в числе их приоритетов. Единственное, что пришлось им по душе из того, что предложил Гарри, — добывать и прятать оружие.

— Без оружия мы ничто. Надо подниматься на следующий уровень, — прогундосил Бруно. При мысли, что это будет за уровень, я покачал головой: не знал, как их отговорить, тем более что сам им предложил повидаться с Гарри. И брата не мог вырвать из мира насилия. Увещевать его было все равно что уговаривать коротышку вырасти. Я знал, что Терри не жесток, но безрассуден. Его не заботит собственное физическое здоровье, но и к телам окружающих его людей он относится с таким же безразличием. Хотя он звал меня с собой и хотя в разглагольствованиях заключенного был определенный смысл, я отказывался ходить с ним в тюрьму. Решил, что Гарри — опасный маньяк или несносный идиот. И предпочитал больше не слушать его россказни.

Но через шесть месяцев после первого визита я снова попал в тюрьму, только на этот раз без Терри. Хочешь знать почему? Сам Гарри попросил. Терри меня умолял, и я согласился. Когда Гарри, припадая на ногу, появился в комнате свиданий, я заметил на его лице свежие царапины и синяки.

— Ты выглядишь не таким, каков есть. Очень даже приятным, — сказал он, опускаясь на стул. Гарри смотрел на меня пытливо, я — с нетерпением. Наши взгляды были совершенно разными. — Хочешь знать, Мартин, кого я вижу, когда на тебя смотрю? Подростка, который хочет остаться незамеченным. Ты прячешь кисть в рукав. Сутулишься. Так поступают те, кто не хочет привлекать к себе внимание.

— Вы позвали меня, чтобы сказать это?

— Терри много говорил о тебе, рассказывал обо всем. И ты меня заинтересовал.

— Приятно слышать.

— Он сказал, что у тебя нет друзей.

Я не знал, что ответить.

— Что же ты так морщишься? Это невежливо. Осуждаешь меня, мой юный мизантроп? Давай, давай! Меня и раньше осуждали, затем судили и дали срок. Мне не приходилось видеть, чтобы подросток был таким вздрюченным. Не рановато ли?

— Что вы от меня хотите? Я уже сказал, что меня не интересует криминал.

— Зато ты меня интересуешь. Хочу посмотреть, как ты справишься в большом, недобром мире. Уж точно не как твой брат. Он хамелеон, прекрасно приспосабливается, верен, как собака, весел, как жаворонок. Прекрасный характер, вот только, — Гарри подался вперед, — есть в нем какая-то неуравновешенность. Ты ведь это, конечно, заметил?

Я заметил.

— Готов поспорить, от тебя ничто не укроется. Нет, я не собираюсь произносить избитую фразу, что ты такой, каким я был в детстве. Хотя бы потому, что ты на меня в детстве совершенно не похож. Ты напоминаешь меня теперешнего — взрослого заключенного, и меня пугает такое сравнение. Учитывая, что ты всего лишь подросток.

Я понимал, куда он клонит, но притворился, что ни о чем не догадываюсь.

— Вы с вашим братом уникальны. Ни на тебя, ни на него сколько-нибудь серьезно не повлияло окружение. Вы не стремитесь никому подражать. Стоите в стороне, даже друг от друга. Такой индивидуализм характера встречается очень редко. Вы оба — прирожденные лидеры. Ты знаешь об этом?

— Терри, может быть, и лидер.

— Ты тоже, Марти. Проблема в том, приятель, что вы прозябаете в глуши. Здесь просто нет возможностей, чтобы вы взрастили последователей. Скажи мне, ты ведь недолюбливаешь людей?

— У меня с людьми все нормально.

— Считаешь себя выше их?

— Нет.

— Тогда почему ты их не слишком жалуешь?

Я обдумывал, стоит ли мне открываться этому свихнутому. И тут мне пришло в голову, что до этого никто не проявлял интереса к тому, что я думаю или чувствую. Ни один человек не интересовался мной.

— Ну во-первых, — ответил я, — я завидую их счастью. Во-вторых, меня бесит, что они сначала принимают решения и только потом думают.

— Продолжай.

— Такое впечатление, что они готовы заняться чем угодно, только бы отвлечься от мыслей о собственном существовании. Зачем еще они расшибают головы болельщикам другой команды во время футбольного матча, как не для того, чтобы не думать о своей неминуемой смерти?

— Знаешь, чем ты сейчас занимаешься?

— Нет.

— Философствуешь.

— Ничего подобного.

— Именно так. Ты — философ.

— Нет! — закричал я. Мне не хотелось быть философом. Философы занимаются только тем, что сидят и думают. И от этого толстеют. Не способны ни на какие практичные действия — не могут даже очистить от сорняков собственный сад.

— Не спорь, Мартин, ты философ. Не стану утверждать, что хороший. Ты — философ от природы. И не воспринимай это как обиду. Послушай: мне много разлепили ярлыки «преступник», «анархист», «бунтарь», иногда — «человеческие отбросы», но никогда «философ». Весьма жаль, ибо я и есть философ. Я предпочитаю жизнь в стороне от общего потока не только потому, что меня от него тошнит, но потому, что я ставлю под сомнение логику этого потока и — более того — не знаю, существует ли он вообще. С какой стати я стану приковывать себя к колесу, если не исключено что это колесо — мысленное построение, изобретение, призванная нас поработить всеобщая мечта. — Гарри снова подался вперед, и я почувствовал его отдающее табаком несвежее дыхание. — Ты это тоже ощутил, Марти. Сам сказал, что не понимаешь, почему люди начинают действовать, не обдумав свои поступки. Ты спрашиваешь почему? Это важный для тебя вопрос. А я тебя спрошу: почему «почему»?