Книга Черная Cкала - Аманда Смит

Марва произнесла это с таким несчастным выражением, что я подумала, почему же она не поищет себе другую работу.

— У меня нет ни времени, ни желания, чтобы влезать во все то, что творится в этом доме, — заявила она в первый же день нашего знакомства. А когда я спросила: «Во что влезать?», Марва сказала: — У меня своих проблем по горло, но об этом же никто не думает.

Она сновала по кухне в ситцевом платье и зеленом фартуке, еще она носила остроконечную зеленую шапочку, похожую на колпак медсестры. Но медсестры должны быть добрыми, а в Марве не было и следа доброты. Вильям сказал, что у Марвы такое выражение лица, будто она целый день сосет лимон.

— Но на самом деле она не вредная. Подожди, она к тебе привыкнет и все наладится.

11

Очень скоро я втянулась в работу. Вставала на рассвете и если не успевала накрыть на стол с вечера, то делала это первым делом с утра. Ставила на стол сок, хлопья, хлеб, джем и сыр. Когда завтрак заканчивался, я очищала тарелки и отдавала Марве. Натирала медные ручки и сметала пыль. Застилала постели и подметала. До ланча надо было успеть протереть пол и второй раз накрыть на стол. Потом я подавала ланч и убирала со стола после его окончания. Нужно было очистить много тарелок и блюд. После ланча в доме воцарялись тишина и спокойствие. Перед возвращением на работу доктор Эммануэль Родригес ложился отдохнуть вместе с женой или шел к себе в кабинет и читал. Иногда я видела, как он что-то читает или пишет, сидя за письменным столом. Если малышка засыпала (она не любила спать днем) и Вильям не приходил посидеть со мной в саду, я шла к себе и ложилась на свою узкую кровать. Во дворе было тихо и очень жарко. Как приятно было закрыть глаза и унестись куда-то вдаль; как будто весь мир плавился от жары и я расплавлялась вместе с ним.

Во второй половине дня, когда Консуэла просыпалась, я одевалась, кормила ее, усаживала в коляску, и мы шли на бульвар Сиприани встречать Джо из школы. Гуляя, мы доходили до Уайтхолла[16]или до Столлмейер-Касла. Уайтхолл и Столлмейер-Касл. Мне нравилось, как звучали эти названия. Мне нравилась Саванна с ее высокими деревьями, пронизанными золотистым вечерним светом, и сидящими под ними на скамейках людьми. На обратном пути мы заходили в кондитерскую, и я покупала Джо фруктовое мороженое на палочке, или стаканчик колотого льда с сиропом, или шоколадный батончик на те шесть центов, которые мне давала его мать. Ужинали в семь. После ужина я поднималась наверх и укладывала детей. Обычно бывало уже довольно поздно, когда я уходила к себе и слушала музыку по старенькому приемнику.

По воскресеньям семья Родригесов ходила к утренней мессе в собор Богоматери в Маравале[17].

Пока их не было, я стирала и развешивала свою одежду. Вытирала пыль и мыла пол в своей комнате. Потом я занималась своими волосами, чистила ногти, отмачивала ноги в воде с лимонным соком и затем соскребывала ороговевшую кожу. Натирала маслом какао локти, руки и колени. После полудня я надевала синее платье и через Саванну шла в Ботанический сад. Каких только деревьев там не было! Огромные и мощные, с толстыми стволами — африканская сосна, и сейба, и баньян — ямайская смоковница с ее густой грустной кроной. Если у меня было настроение, я садилась под одним из них. Но были там и более необычные деревья, например звездное яблоко, и плачущий фикус, и еще одно, названия которого я так никогда и не узнала, с цветами, похожими на пуховки для пудры. Неподалеку, на площадке перед дворцом губернатора духовой оркестр играл мелодии, от которых на душе становилось одновременно и весело, и грустно: «Назад в Джорджию», «Под луной» и «Не покидай меня, любовь моя».

Под вечер я отправлялась в англиканскую церковь на западной стороне Саванны. В церкви всегда было людно; все были нарядно одеты; таких, как я, здесь было много. В углу стояла статуя Иисуса Христа, которая мне очень нравилась. Его одеяние было распахнуто и под ним было видно ярко-алое сердце, от которого исходило сияние. После окончания службы старенький священник становился у выхода и прощался со всеми так, будто каждый из нас что-то для него значил.

Первые недели в доме Родригесов протекали очень гладко, правда, за одним исключением. Джо не позволял мне одевать его в школу. Когда я подавала ему сок, он отталкивал стакан. Если я накладывала ему еду, он отказывался есть. Он отшвыривал тарелку так, что она улетала на другой конец стола, тряс головой и стискивал зубы. Он не разрешал мне отводить его в школу, поэтому отцу приходилось завозить его в школу по дороге на работу, в результате чего Джо появлялся там задолго до всех остальных. Я встречала его у ворот школы — тут у него уже не было выбора, — но он со мной не разговаривал; со своей маленькой сестрой — да, но не со мной. Он наклонялся к коляске Консуэлы, что-то шептал, напевал, агукал. Если не считать этого, наши прогулки проходили в полном молчании. Когда мы заходили в кондитерскую, он молча показывал, что ему купить, и я покупала. Мы не обменивались ни единым словом. Это было очень неприятно.

Он категорически возражал, чтобы я его купала, поэтому его матери приходилось все бросать и подниматься к нему наверх. Вначале она пыталась превратить все в шутку: «Ну перестань, ну что же ты, мой маленький ослик». Она всячески убеждала его, что я очень хорошая и мне можно доверять. Прижимая его к себе, она ласково шептала: «Селия нам помогает. Селия хочет с тобой дружить. Она приехала с Тобаго, а тебе понравилось на Тобаго, когда ты ездил туда со мной и с папочкой». Один раз я слышала, как она говорит: «Селия не такая, как Бриджит, она гораздо лучше Бриджит». Доктор Эммануэль Родригес недоумевал. Не раз и не два он требовал, чтобы Джо «прекратил чудить», и на какое-то время это действовало, но потом все начиналось сначала. Доктор Родригес грозил, что накажет Джо. Однажды он даже снял ремень, собираясь его высечь, но Джо убежал наверх и спрятался. Элен Родригес сказала, что ремень — это не выход. Мне же казалось, что независимо от их слов и поступков Джо уже все для себя решил.

Перемена в его поведении произошла только после одного неприятного происшествия, случившегося, когда я проработала в доме уже больше месяца. Поднявшись наверх, я вошла в ванную, где Джо чистил зубы. С сузившимися в две голубые щелки глазами он вдруг плюнул мне в лицо и прошипел «Черномазая». Не думая о том, что делаю, я крепко ухватила его за короткий темный чубчик, набрала в рот воды из стакана, который был у меня в руках, и выплюнула ему на физиономию. От неожиданности он разинул рот, а потом громко заорал. Я попробовала его утихомирить, но он отбежал на другой конец ванной и прижался спиной к стене. Его наверняка могла слышать вся улица. Тут же примчалась его мать, в одной ночной рубашке, схватила своего сыночка и прижала к себе, как будто ему угрожала опасность. Она со страхом смотрела на меня, ее лицо побелело и заострилось.