Книга Крылья ветров - Лариса Петровичева

Лиза усмехнулась.

– Нет уж, – паук разочарованно вздохнул, и она добавила: – Рано ещё.

А в кабинете Харина всё будто пробудились от тягостного дурного сна. Бригада испуганно смотрела на Степанца, Степанец на Харина – словно хотели спросить: а что такое происходит? Харин, надо отдать ему должное, держался так спокойно, как возможно. И действительно: негоже подчинённым видеть на лице начальства что-то, кроме уравновешенной веры в хороший конец – даже если этот хороший конец основательно погребён под клейкой паутиной.

– Убрать тут надо… – произнёс, наконец, Харин. Никто не шевельнулся, и тогда он произнёс: – Всё в порядке, ребята. Охота продолжается.

* * *

Лёжа на огромной кровати-траходроме в конспиративной квартире Каширина, Саша спал и видел сны. Снов было много, они перемежались с реальностью, и наконец он уже не мог понять, снится ли ему или же происходит на самом деле.

Первый сон был самым страшным; после него Саша подпрыгнул на кровати и пробудился, покрытый липким ледяным потом. Отдышавшись, он огляделся: была пронизанная влагой и лунным светом ночь, за окном в бархатной черноте перемаргивались звёзды, и было так тихо, что он слышал биение собственного сердца.

Ему снилась боль.

Саднило разбитые колени и локти, зудела спина и резало глаза.

Свет…

Саша никогда не думал, что свет может причинить такое страдание. Свет бился в зрачках, просачивался под кожу, тёк по векам, растворяя, обесцвечивая, не позволяя дышать.

Белый диск в зените, пустыня – вот куда он попал во сне, и почему-то невероятно ясно понимал, что это финал, и теперь для него не будет ничего другого.

Он корчился на песке, словно полураздавленный червь. Безжалостный круг медленно, с каким-то садистским наслаждением вдавливал его в прах. Саше хотелось кричать, но растрескавшееся горло не в силах было выдавить ни звука.

Больно…

Ему хотелось плакать, но не только от боли. Смятая, изуродованная, искромсанная материя не имела значения, это только тело, а мучения тела, по большому счёту, неважны. В нём было пронзительно пусто. Измятый, вывернутый наизнанку, выпотрошенный дух зиял в нём антрацито-чёрной дырой с запахом крови. Лёжа на песке под палящим солнцем, он падал во тьму, в ночь абсолютного одиночества, бессилия и невозможности исправить, восполнить вырванное с такой жестокостью.

Выхода не будет.

Выхода не будет.

И осознав это, он, наконец, заплакал. И тогда, когда он катался в рыданиях по обжигающему песку, его трясущаяся ладонь загребла горсть пепла и пыли, в которой было ещё что-то.

Он поднял руку к глазам и с трудом разлепил веки. Свет ударил по зрачкам страшной многохвостовой плёткой с вплетёнными в кожу металлическими язычками, но ему удалось увидеть перо.

Грязное, замызганное перо, которое – ещё совсем недавно! – было прекрасным и белым.

…Саша смотрел в окно, в ночь утекающей зимы, и видел не тающий снег и размазанные во влажном воздухе огни фонарей, а иссушенную бесконечным зноем пустыню, и его ладонь чувствовала прикосновение пера.

Потом он понял, что заболел. Это случилось той же ночью, когда Саша сумел заснуть и снова увидел чужой сон, ещё похлеще первого. Саше снилось поле битвы, и это была самая страшная битва за всю историю человечества. Во сне он знал это совершенно точно, и знал, что на сей раз люди просто превзошли самих себя в желании убивать.

А ещё он был доволен, очень доволен. Стоя среди тел, Саша слушал стоны умирающих, жадно вдыхал дым от пожарищ и обводил взглядом поле боя. Безумие и смерть, смерть и безумие! Мерзость! Ни он, ни его товарищи никогда до такого не додумались бы: фантазия развязавших и эту битву, и войну, была восхитительной в своём уродстве и извращении.

– Ты видишь? – прокричал он низко висящему небу, покрытому клокастыми тучками. – Прелестно, правда?

Небо молчало. Ветер гнал на юг серые клубы дыма.

– Ты доволен, да? Теперь Ты видишь, на что променял нас?

Небо молчало. Саша действительно не понимал, почему и зачем вопит в тучи невесть что, но в то же время откуда-то твёрдо знал, что поступает правильно, и что его должны услышать.

– Всё, что ты им дал, все Твои дары… ОТВЕРГНУТЫ! – он задыхался от возбуждения и гнева, ветер застревал в горле и ершил волосы, в которых проскакивали суставчатые молнии. – Ты им не нужен! Им никто не нужен! Они плюют Тебе в лицо. Твои любимые дети! Посмотри на это! ПОСМОТРИ!

Небо молчало. Горький дым, пахнущий бедой и смертью, обвивал его ноги.

– Разве мы любили Тебя меньше?

Рваные тучи над ним неслись своей дорогой. Хрипло голосили вороны, слетавшие на добычу. «Кто – мы? – устало подумал Саша. – Кого – любили…»

– Разве мы были меньше благодарны?

Он уже не мог кричать и говорил шёпотом, но от его свистящего голоса вяла трава и замирал ветер.

– Ну… тогда убей меня.

Почему убить? За что?

И он рухнул на колени, но небо молчало. Ветер переменился, и ещё раз, и ещё. Мёртвые стали травой, трава скрылась под снегом, и вернулась, и умерла вновь, а он стоял и ждал.

Небо молчало…

Лёжа на огромной кровати в конспиративной квартире и глядя в потолок, который то уплывал далеко-далеко, то нависал совсем вплотную, грозя расплющить, Саша ощущал, что его сознание, его душа и разум словно раздваиваются на две разные личности, и страшные сны принадлежат именно Второму, а не ему. Потом он вдруг вспомнил о Насте, и ему стало легче. Почему-то он точно знал, что Настя его вспоминает, и в каждой светловолосой голове, мелькнувшей в толпе, узнаёт его. Саше подумалось, что, должно быть, Настя его любит, и он почувствовал что-то вроде гордости: его можно любить… С этими мыслями он заснул, и ему приснилась Лиза в пафосно обставленном кабинете; впрочем, всю обстановку портила паутина, состряпанная его старым знакомцем пауком с улицы Щорса. Саша прищурился, всматриваясь, и картинка тотчас изменилась: теперь Лиза ехала по Краснохолмскому проспекту и разговаривала по телефону с Кашириным. Сам же Каширин стоял возле кровати с мобильником в руке и смотрел на Сашу устало и замотанно: как же вы мне все надоели, говорил его взгляд.

– Первая часть сделана, – говорила Лиза. – На Сашку выйдут через тебя или меня уже не сегодня-завтра. Меня сейчас ведут, и не особо скрываются.

– Хреново, – проронил Каширин, и его холодная рука легла Саше на лоб. Прикосновение получилось отчего-то приятным. – Он заболел, чуть не бредит.

Саша хотел спросить у него, как получается, что он видит одновременно и Каширина и Лизу, но не смог: куда-то утекли силы, даже та малость, которая нужна для вопроса. Одеревеневший язык не ворочался.

– Хреново, – согласилась Лиза. – Но не так хреново, как могло быть. Прикинь, туда этот Степанец отмороженный влетел, пушкой махал у меня перед носом… Я только из-за наглости своей удержалась, чтобы в обморок не свалиться.