Книга Хадасса - Мириам Бодуэн

— …После их развода моя мать уехала к своим сестрам во Францию, отец снова женился, а я продолжил занятия в академии, оставшись у папы. После того как начались мои сольные концерты, а два года учебы были уже позади, я решил бросить все. Безрассудство… а Монреаль — это хорошо звучит, не так ли? (Он засмеялся.) Мне было страшно, но хотелось перемен, и я купил билет в один конец. Лавка меня пока вполне устраивает.

Рафаэлла и Шарль прервали дискуссию, объявив, что идут купить еще вина.

— Вы оставите нам лимонного пирога? — уточнила Рафаэлла, запихивая свои рыжие кудри под капюшон.

Ян прошел в кухню вслед за Алисой. Сначала он смотрел, как она вынимает из формы пирог, украшает его английским кремом, затем наливает кипящую воду в чайник. Направившись к двери, он заинтересовался фотографиями, приклеенными как попало к холодильнику.

— Хочешь чаю? — предложила ему Алиса, протянув японскую чашку. И подошла ближе, улыбнулась, объяснила: — Это мои ученицы.

— Ты преподаешь? А я думал, еще учишься.

— Нет, я закончила курс в прошлом году. В августе того же года читала как-то газету и увидела объявление о вакансии преподавателя французского в частной школе. Конечно, у меня не было педагогического диплома, но я рискнула. Хотя и понятия не имела, что речь идет о еврейской школе для девочек. Это была случайность, у меня такое ощущение, что я каждый день работаю на другой планете.

— В Утремоне? — Ян был ошеломлен.

— Рафаэлла не говорила тебе об этом?

Алиса погладила золотой кулон на шее. Ян выпил глоток вина, поставил бокал.

— Ты работаешь у евреев? Но ты же не еврейка…

— Нет, конечно, нет. Из-за этого моя задача особенно трудна, можешь быть уверен!

Она подошла к фотографиям, указала на несколько учениц, назвала их, с удовольствием воспроизводя произношение на идише.

— Работаешь с евреями из квартала? Неужели? — настаивал он.

— Да, с евреями-хасидами. У меня шестой класс. Вот видишь, это Хадасса. Девочки зовут ее Дасси. А я не имею права так ее называть, потому что я гойка… а гои должны соблюдать кучу правил.

Алиса закончила заплетать волосы, обернулась, засуетилась. Собрала тарелки, бокалы, залила мыльной водой котелки, налила себе чаю. Она готова была говорить часами. Об этой непохожей на остальных девочке. Алиса часто вела такие разговоры и с Рафаэллой, приглашала ее на вечер, чтобы поделиться с ней. Никто другой не понимал того напряжения, которое она испытывала на неделе, рассказов о неприятии со стороны бат мицва, секретах одиннадцатилетних девочек, о высказываниях Хадассы, звездочке у нее на лбу, маленьких ручках, спрятанных под голубое пальто, ее лице, умещающемся в ладони. Рафаэлла и Шарль не торопились назад, видно, целовались на снежных горках. Удрученный рассказами о детях, Ян вспомнил о женщине, которая думала о нем на улице Дюроше.

Наконец январские голубки вернулись, отведали пирога, запив его портвейном, разместились на подушечках. И хотя круги под глазами Алисы и молчание Яна вроде бы указывали на усталость, вечеринка, несмотря ни на что, продолжалась. Потому что Рафаэлла Дюмен, как подлинная актриса, зачитывала рекламные объявления, изображала клиентов Лавки, с салфеткой на голове устроила демонстрацию африканского танца, попыталась сделать антраша… За полночь Алиса убрала со стола, ее подруга помогла ей, обняла, — спасибо за все, что ты делаешь в субботу? В гостиной Ян и Шарль оделись, и троица вышла в холодную ночь под круглой, как пляжный мячик, луной.

2

Через узкое окно, выходящее на кирпичную стену, мы не видели ни снега, два дня валившего на остров, ни неба, переходящего от серого к розовому. Комната была непритязательной, всю ее обстановку составляли два прямоугольных стола, скромный радиоприемник, стоящий на холодильнике, и этажерки, заставленные потрепанными учебниками. Учителя идиша и французского преподавали одним и тем же ученицам, делили между собой классы, письменные столы, а также места отдыха. Однако с одиннадцати сорока пяти до двенадцати пятнадцати вместо того, чтобы объединиться, поговорить о некоторых ученицах и педагогических подходах, два клана избегали друг друга. Преподавательницы идиша с детства привыкли избегать гоев, чтобы те не научили их всем этим мерзостям, которые они совершали в честь своих богов, и тем самым не вынудили провиниться перед Всевышним. Другие же учительницы не понимали их холодного отчуждения и считали себя жертвами расизма. Таким образом, даже после зимних каникул, Хануки и Рождества условные «Привет, как дела?» не являлись поводом для ответа.

Разговоры перемежались: содовые бисквиты, призы, шабат, мужья, соседи, новые книги, южное побережье… Делая вид, что правлю письменные работы, я слушала и наблюдала. Стоя около холодильника, купленного для кошерных продуктов, хотя мы безжалостно закладывали туда батоны с ветчиной и сыром, молодые женщины в париках, казалось, не обращали внимания на наше присутствие. Поглаживая свои животы, шпилечки, сережки с подвесками, они громко, очень громко говорили, без конца перебивая друг друга. Сидя за столом, другой клан пытался в этом гомоне обсудить путешествие на Кубу в пасхальные каникулы, предстоящий обеденный прием, готовые блюда, где-то подешевевшие. Микроволновые печи позвякивали каждые пять минут, «подобные мне» подходили к ним по очереди. «Извините, можно пройти? Извините, мой обед готов», носившие парики перекидывали свой вес с одной ноги на другую, но за неимением пространства супы Липтон выплескивались и проливались на пол. Возвращаясь к своему столу, преподавательницы злились по поводу такого неумения вести себя.

Мои ученицы говорили, что у 24-летней миссис Адлер, их учительницы из утренней смены, трое маленьких детей. Часто она первой покидала комнату отдыха и школу, и я видела, как миссис Адлер с неизменной тщательностью готовится к выходу. Прежде всего она надевала свое пальто и застегивала его, затем повязывала шарф. После чего, согнув колени перед крохотным зеркальцем, водружала на голову черную шапочку и разглаживала прядки своего парика. Просунув пальцы в перчатки на подкладке, она складывала их у рта для молитвы, болтала еще немного со своей сестрой миссис Бом, тоже штатной учительницей, затем отправлялась домой к детям на улицу Шампаньер. «Простите, можно мне пройти?» — повторила ей мадам Буланже. Миссис Адлер отстранилась, но ее толкнули на груду темных пальто вперемешку с яркими; однако она без малейшего признака гнева невозмутимо выпрямилась. Казалось, здесь невозможен был никакой диалог по поводу Хануки и новогоднего праздника. Бар мицва и Икеи. В то время как «подобные мне» проводили уик-энд в американском ритме, проверяли письменные работы, выгуливали собак на метровом слое снега, искали, где поставить машину, так как штрафы за парковку добавлялись к выплатам по студенческим ссудам, преподавательницы идиша при свете свечей, под торжественное и повторяющееся пение мужчин отмечали отдохновение шабата. Поскольку субботний отдых соответствовал заповеди, женщины доставали жемчужные ожерелья, надевали платья из черного шелка, накладывали румяна на щеки, не готовили еду, не выполняли никаких хозяйственных работ, предназначенных для других дней недели. Когда раздавался звонок, учительницы начинали суетиться, спорили из-за зеркала, аккуратно убирали на полки либо оставляли вскрытыми на столе коробки из-под обеда. Руками прокладывали себе путь, при этом не касаясь друг друга, sorry, sorry, коридор наполнялся ученицами, и для поддержания дисциплины в рядах преподавательница идиша всегда сопровождала нас.