Книга Отныне и вовек - Рэй Брэдбери

Мои родители были среди первых смельчаков, отправившихся на Марс. Когда смелости поубавилось и появилась тоска по Земле, они вернулись домой. Меня зачали в том рейсе, и родился я в космосе.

Мой отец, досконально знавший Библию, вспомнил еще одного изгоя, который странствовал по мертвым морям задолго до Рождества Христова.

Никто бы не выбрал лучше, чем это сделал отец, имя для меня, в то время единственного ребенка, выношенного и рожденного в космосе.

А он и вправду назвал меня… Измаилом.

Несколько лет назад решил я пересечь все моря ветров, что странствуют по этому свету. Всякий раз, когда в моей душе наступает слякотный ноябрь, это значит, что пришло время опять бросить вызов небесам.

Так что в субботу, в конце лета две тысячи девяносто девятого, среди птичьего гомона, ярких воздушных змеев и грозовых фронтов, я оторвался от земли, уносимый ввысь моим реактивным ранцем. В том неудержимом полете я устремился к мысу Кеннеди оперившимся птенцом в стае памятных мечтаний, которые лелеял старик да Винчи, придумывая свои древние летательные аппараты. Согреваемый пламенем огромных стальных птиц, я чувствовал, как хлынули в мою душу потоки бесконечной и нетерпеливой Вселенной.

Издалека я заметил сильное бурление: мыс Кеннеди раскалился от тысяч ракет, вырывающихся из огнедышащих пусковых установок. Когда пламя наконец утихло, в воздухе остался лишь простодушный шепот ветра.

Я быстро и мягко спустился в город, и меня подхватило течением движущегося тротуара.

Над головой проплывали арки и порталы зданий, а вокруг мелькали тени. Куда я направлялся? Уж точно не в холодные стальные казармы — приют усталых астронавтов, а в прекрасный, тщательно запрограммированный и оборудованный рай.

Мне предстояло явиться в Академию астронавтики для прохождения тренировочного курса перед великим путешествием за пределы звезд, но о своей миссии я до поры до времени ничего не знал.

В этом месте уживаются луговые просторы для игры ума, гимнастические снаряды для укрепления тела и богословская школа, своим учением неизменно зовущая ввысь. Да и то сказать, разве космос не похож на гигантский собор?

Пройдя сквозь зыбкие тени, я оказался в вестибюле академического общежития. Чтобы зарегистрироваться, я приложил ладонь к панели идентификации, которая считала мой потный отпечаток и, словно гадалка, мгновенно выбрала для меня соседа по каюте на предстоящий рейс.

Откуда-то сверху зажужжал зуммер, послышался гул, звякнул колокольчик, и женский голос — шипящий, механический — объявил:

— Измаил Ханникат Джонс; возраст — двадцать девять лет; рост — пять футов десять дюймов; глаза голубые; волосы каштановые; телосложение легкое. Просьба пройти в помещение девять, второй этаж. Сосед по комнате: Квелл.

Я повторил:

— Квелл.

— Квелл? — раздалось у меня за спиной. — Не завидую!

А другой голос добавил:

— Крепись, Джонс.

Обернувшись, я увидел троих астронавтов, постарше меня, не похожих друг на друга ни ростом, ни манерой держаться, — они запаслись спиртным и протягивали мне стакан.

— Держи, Измаил Джонс, — сказал долговязый, худой парень. — Когда идешь знакомиться с таким чудовищем, это не лишне, — объяснил он. — Для храбрости.

— Но сначала вопрос, — заговорил второй астронавт, придержав меня за руку. — На каких рейсах летаешь — на «кисельных» или на дальних?

— Ну, правильнее будет сказать, на дальних, — ответил я. — В дальний космос.

— Расстояния в скромных милях или в реальных световых годах?

— Обычно в световых годах, — сказал я, поразмыслив.

— Ага, тогда имеете право выпить с нами.

Тут в разговор вступил до сих пор молчавший третий человек:

— Меня зовут Джон Рэдли. — Потом он кивнул в сторону долговязого. — Это Сэм Смолл. А это, — он указал на третьего. — Джим Даунс.

Недолго думая, мы выпили. Потом Смолл заявил:

— Вот теперь с нашего разрешения и Божьего благословения можете разделить с нами космос. Полетите разгадывать тайну хвоста кометы?

— Думаю, да.

— А раньше кометы искали?

— Мое время пришло только сейчас.

— Хорошо сказано. Посмотрите-ка туда.

Трое новых знакомцев повернулись и закивали на огромный экран в другом конце холла. И, будто в ответ на наше внимание, экран запульсировал, ожил и показал гигантское изображение ослепительно-белой кометы, затягивающей в свой хвост целые системы планет.

— Симпатичная разрушительница Вселенной, — прокомментировал Смолл. — Пожирательница Солнца.

— Разве комета на такое способна? — спросил я.

— Не только на это, но и на многое другое. В особенности — такая.

— Знаешь, если бы Господь задумал сойти сюда, Он бы явился в виде кометы. А вы, стало быть, собираетесь нырнуть в глотку этого священного ужаса и попрыгать у него в кишках?

— Вроде того, — ответил я нехотя. — Если иначе никак.

— Ну, тогда давайте выпьем за него, парни? За юного Измаила Ханниката Джонса.

Откуда-то издалека донеслось слабое электронное жужжание, ритмичное подрагивание. Я прислушался — звук усиливался с каждым импульсом, как будто приближаясь.

— Вот это, — сказал я. — Что это такое?

— Это? — переспросил Рэдли. — Звук, будто наказание саранчой?[17]