Книга Разрыв - Саймон Лелич

— Кто же пьет кофе в такую погоду? А ну-ка.

Он вынул бутылку из ведерка со льдом, подержал немного, дав нескольким каплям упасть с нее, и протянул бутылку через стол.

Люсия накрыла свой бокал ладонью.

— Нет, правда. Хватит. Еще и двенадцати нет.

— А ты вставай пораньше. По времени Филипа дело уже к вечеру идет.

— Мне пора. Извини. И за то, что свалилась на тебя, как с неба, и за то, что вот так убегаю.

— Люсия, дорогая. Какая ты стала скучная. Не куришь, до полудня не пьешь. Разве так можно? Тебя этому в полиции обучили?

Люсия встала:

— У тебя прелестный дом. И садик прелестный.

— Люсия, — Филип сунул сигарету в губы, пошарил по карманам в поисках спичек. Нашел. И, виновато пожав плечами, чиркнул одной, наполнил дымом легкие. — Присядь на минуту, Люсия.

Выдыхая дым, он склонил голову на бок, однако стоявший за его спиной вентилятор погнал дым на Люсию — так, точно она сама потянула его к себе. Люсия села, вдохнула дым.

— Ты спрашивала о моем мнении. Профессиональном мнении.

Она кивнула:

— И ты мне его сообщил.

— Верно, однако позволь мне произнести заключительное слово. Дела не существует, Люсия. Королевская прокурорская служба его не примет. Твой главный инспектор тоже. И твои усилия пропадут зазря, ты только дурочкой себя выставишь всем на показ. Каковой ты и являешься, — прибавил он, разгоняя ладонью дым, — однако это тайна, известная пока только мне и тебе.

— То есть, ты советуешь мне помалкивать.

— Au contraire[5]. Мне бы и в голову не пришло советовать тебе что-либо. Я всего лишь гадаю.

— И о чем же ты гадаешь, Филип? — она скрестила на груди руки.

— Я гадаю, Люсия, вправду ли речь у нас идет о том, о чем она, как ты полагаешь, идет. И не идет ли она, в действительности, о чем-то другом.

— Например? О чем еще она может идти?

— Этого я не знаю. Например, о том, что у тебя был в детстве песик по кличке Сэмюэл. Или о том, например, что ты ощущаешь внутреннюю связь с этим чудовищем, — извини, с этим мужчиной, — поскольку читала те же книги, что и он.

Люсия разняла руки, уронила ладони на колени, снова сунула под мышки.

— Смешно. Я делаю это — думаю об этом, — потому что у меня такая работа, вот и все. Это моя работа.

— Твоя работа состоит, строго говоря, в том, чтобы выполнять указания начальства.

— Ты же так не думаешь. И я это знаю.

Филип пожал плечами:

— Возможно. Но я думаю, что это дело тебе следует закрыть.

Люсия снова поднялась из кресла.

— Скорее всего, я так и поступлю. Мне еще нужно подумать, но — скорее всего. Спасибо. За вино и за совет. Я пойду.

Провожая ее к двери, Филип спросил о Дэвиде. Долго же он с этим тянул, подумала Люсия.

— У него все хорошо, — сказала она. — Я так думаю. Собственно, даже уверена.

Филип поцокал языком, обнял Люсию рукой за плечи:

— Наверняка же есть кто-то еще. Скажи мне, что есть кто-то еще.

— А почему он должен быть?

— Потому что ты слишком молода для одиночества.

— Молодой я была, пока мне не стукнуло тридцать.

— В таком случае, ты слишком стара для одиночества.

— Это ты стар. И одинок.

— Как ты смеешь. Мне еще и шестидесяти нет. Кроме того, я молод душой. А одиноким становлюсь лишь по собственному почину.

Люсия остановилась, поцеловала его в щеку.

— Стыдно, Филип. Развращаешь молодых людей.

— Они адвокаты, дорогая. Барристеры. И, как ты изволила очаровательно намекнуть, им все равно уготован ад.

До больницы Люсия добралась уже в поздние часы дня, но все-таки раньше, чем собиралась. Она спустилась на станцию подземки «Тернем-Грин», пересекла Лондон, села в свою, стоявшую у ее дома машину, доехала до школы и, затормозив у тротуара, по меньшей мере час просидела в машине. А, возвращаясь назад, остановилась на Боу-роуд у «Макдоналдса» и получила из окошка для водителей жареную картошку и молочный коктейль. Она собиралась съесть картошку на парковке около своего дома, но не смогла. Позже, уже катя к больнице, она вдруг поняла, что вся машина пропахла дешевым жиром, запах этот нагонял тошноту пополам с голодом. Она пожевала немного резинки — мягкой, безвкусной, согревшейся в кармане, — и желудок взмолился, чтобы ему дали, наконец, хоть какой-то еды.

Подходя к палате Эллиота, Люсия пожалела, что отвергла предложение Филипа остаться на ленч. Воображение рисовало ей лосося, салаты, что-нибудь этакое, с клубникой, на десерт. Они могли быи сейчас еще сидеть на террасе — тремя бутылками вина на свете стало бы меньше, а горячечный городской закат окрашивал бы их воспоминания в сентиментальные тона. Однако в какой-то миг Филип снова спросил бы о Дэвиде, а Люсии не хотелось думать о том, от чего она еще не отошла так далеко, чтобы просто думать о нем — и все. Вопросы Филипа и вино обратили бы ее ностальгию по прошлому в меланхолию и, осознав это, она порадовалась тому, что у Филипа не осталась. А вот выпить шоколадный молочный коктейль ей все-таки следовало, да может и картошки немного съесть.

Армированное стекло ведущей в палату двери холодило щеку Люсии. Она различала постель и на ней Эллиота, он сидел распрямившись, но склонив голову. Рядом с ним сидела женщина, глядевшая, как и он, на свои руки. Женщина была похожа на Эллиота. Нет, не совсем так. Волосы ее были того же цвета, что у Эллиота. Они, да еще одинаковость поз и делали их похожими. Быть может, мать и сын молились. Возможно, подумала Люсия, именно этим они и занимаются.

Надо войти, сказала она себе, но осталась стоять, вглядываясь в мальчика. В его губы, сомкнутые так же непреклонно, как при прежних ее визитах сюда. Так, словно доктора, накладывая швы на рану мальчика, заодно зашили ему и рот.

Женщина что-то говорит, поняла вдруг Люсия, она различила голос, но не слова. Потом в поле зрения Люсии появился, заслонив койку, кто-то еще — плечи, затылок — и она отпрянула от стекла, не желая, чтобы ее заметили. И все-таки, надо войти.

— Инспектор Мэй, не так ли?

Люсия отступила от двери.

— Доктор, — сказала она. — Доктор Стейн.

— Вы вернулись. Не думал, что увижу вас снова.

— Нет, я… Да. Вернулась.

— Знаете, сегодня у мальчика последний день. Утром мы его выпишем. — Доктор протянул руку к двери, сказал: — После вас.

Дверь отворилась, Люсия шагнула на порог, отец и мать Эллиота обернулись.

— Простите, я не хотела никого побеспокоить, — сказала Люсия. Она помедлила на пороге. Покивала всей палате сразу. Улыбнулась.