Книга Дыхание судьбы - Ричард Йейтс

— Что?

— Голос потерял. Не могу говорить.

— Небось ларингит.

У Оуэнса были свои проблемы. Утром он сказал, что подозревает у себя дизентерию, и сейчас выглядел неважно.

— Давайте, ребята, — подбадривал лейтенант. — Держите дистанцию. Пять шагов, не ближе.

Передовой район сосредоточения, находившийся где-то за артиллерийскими позициями, представлял собой поросшее редким леском заснеженное пространство, где им было приказано отрыть окопы на двоих. Прентис быстро выдохся — лопатка в дрожащих руках выбрасывала все меньше и меньше земли, — но пришел на помощь Оуэнс, и вскоре они выкопали нору, достаточно глубокую, чтобы считать дело сделанным. Поле на несколько сотен ярдов во все стороны чернело норами и холмиками вырытой земли. Куда ни глянь, копошились люди, копая укрытия, или сидели в готовых окопах и ждали, или собирались маленькими взволнованными группками, чтобы поговорить о том, куда их направят: кажется, в какой-то «Кольмарский мешок».[20]Первый батальон должен был возглавить наступление, и его задачей было взять городок, называвшийся Орбур, подступы к которому, как говорили, несколько дней назад заняли подразделения третьей дивизии. Прентису в это не верилось.

— Как думаешь, — прохрипел он Оуэнсу, — долго мы пробудем здесь?

— Наверно, до утра. Вряд ли нас заставили бы окапываться, если бы собирались выдвинуть раньше.

Но он ошибся: они выдвинулись в тот же день. Исходной точкой для наступления была разбитая артиллерией деревня милях в трех от Орбура. Рота «А», прибыв на место, обнаружила там столпотворение людей и машин: разрушенные улицы, по которым тянулись разноцветные провода связи, забиты всевозможным транспортом, вдобавок люди из пятьдесят седьмой, третьей и французской частей, все озабоченные и мечущиеся в сплошной, как казалось со стороны, неразберихе. Попадались и редкие местные жители, по большей части старики и женщины в черном, с робким и недоуменным выражением на лицах. Прентиса сперва озадачил язык, на каком они говорили, — немецкий, и забрызганные грязью дорожные указатели тоже на немецком, но потом смутные остатки школьных знаний напомнили ему, что Эльзас только формально является частью Франции.

— Ты слышал то же, что я? — спросил Оуэнс, когда колонна остановилась и присела отдохнуть у стены, иссеченной шрапнелью, ожидая, пока Эгет закончит короткое совещание с другими офицерами. — Говорят, за последние два дня Орбур три раза переходил из рук в руки.

— Куда переходил?

— Из рук в руки. От немцев к нам и обратно.

— Нет. Не слышал такого.

Он все еще то хрипел, то сипел, был слаб, и голова кружилась после дня марш-бросков и рытья окопа. Он надеялся, что совещание Эгета протянется подольше и можно будет посидеть на мокром тротуаре, привалившись спиной к стене. Он не был уверен, что хватит сил подняться и шагать дальше.

Как сказал Эгет, им приказано выдвинуться вскоре после наступления темноты. В семь часов начнется артподготовка, после чего они войдут в Орбур. Пока же каждому взводу предстояло расположиться на отдых в каком-нибудь подвале или конюшне и ждать. Пароль на эту ночь: «Микки-Маус».

Прентису было поручено передать несколько малозначащих сообщений сержанту Брюэру, и он ощутил, как лихорадка и слабость отступили из-за невероятного возбуждения, которое, подобно страху, заглушает любые чувства. Он надеялся, что встречные обращают внимание на то, как он медленно, выделяясь своим одиночеством, шагает по снежному месиву по улицам, где все двигались группами, и испытывал гордость, передавая свои пустяковые сообщения, даже притом что приходилось делать усилие, выдавливая каждый звук, кривиться и привставать на носки. Хотелось только, чтобы окружающие, если услышат это сипение, не подумали, что это его обычный голос.

Ближе к вечеру ротные повара привезли в деревню еду, первую горячую еду после Бельгии — котлеты из лосося, пюре из сухого картофеля, консервированный компот, — и большинство в приподнятом настроении уселись на корточках на улице, склонившись над своими котелками.

— Что это еще за кошачье дерьмо?

— Это кошачье дерьмо — котлеты из лосося, вроде того.

Прентис поискал глазами Квинта, но того не было видно, хотя он заметил Сэма Рэнда, спокойно жующего и разговаривающего с соседями. Ему подумалось, что Сэм — единственный здесь, кого он действительно знает, а из всех остальных — только троих или четверых, да и то по имени. Однако в нем рождалось чувство сентиментальной нежности к ним всем. Теперь очень скоро эти незнакомцы тоже могут стать его друзьями.

Он смог проглотить лишь несколько ложек, как его вырвало, и опять стало плохо.

Он сел на обломок бетонной плиты, сомневаясь, стоит ли закурить. Хуже всего было то, что до Орбура еще три мили, и они отнимут у него последние силы. В глазах затуманилось и поплыло; если б было где приклонить голову, он бы мгновенно уснул.

— Подвинься, приятель, — раздался голос Джона Квинта, а следом и сам он вразвалочку вышел из толпы с ручным пулеметом на плече и погасшей трубочкой в зубах. Он явно не помнил, что они с Прентисом не разговаривают. — Видок у тебя, как я и ожидал. — И он осторожно присел рядом на плиту.

— Странно, понимаешь? Только что…

— Господи, что у тебя с голосом?

— Не знаю, ларингит или вроде того. Понимаешь, что странно? Только что, до еды, чувствовал себя хорошо, а теперь вот обратно, до рвоты. Накатывает какими-то приступами.

— Вот в чем дело, ясно. Со мной то же самое. И становится все хуже и хуже.

Присутствие Квинта действовало успокаивающе; даже, казалось, окружающее вновь виделось четко. Рядом несколько человек показывали вверх, и Прентис, задрав голову, увидел в темной синеве неба узоры белых следов от самолетов. Воздушный бой между истребителями происходил слишком высоко, чтобы различить их, — они чернели точками в начале следа, как самолеты, которые когда-то выписывали летом в небе над Нью-Йорком «Пепси-кола». Но от напряжения кашель возобновился с удвоенной силой, и он, согнувшись от боли, сидел, свесив голову между колен.

— Смотри, Прентис, — сказал Квинт, и Прентис было подумал, что тот призывает его посмотреть на самолеты; но Квинт имел в виду другое. — Какой резон нам обманывать себя? Знаешь, что я думаю? Я думаю, что у нас обоих пневмония. Или мы на грани. Все симптомы говорят об этом.

— А как же все другие ребята? Почему у них этого нет? У ребят, которые в Арденнах месяц спали на снегу?

— Да хрен с ними, Прентис. Это никак не связано. Люди подхватывают пневмонию даже в апреле и мае. Младенцы болеют ею. Атлеты на пике формы. Старухи, сходив в дешевый магазин. Это болезнь, вот и все, а когда заболеваешь, полагается ложиться в больницу.

Прентис задумался, а потом спросил: