Книга Весенние игры в осенних садах - Юрий Винничук
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Из джипа никто не выходил. Мы зашли в ярко освещенный магазинчик, где были также столики, за которыми водители пили кофе, и стали возле прилавка, выбирая напитки, не спуская при этом глаз с черного джипа. Наконец оттуда вышел мужчина, прикурил сигарету, с минутку потоптался возле машины и направился к туалету.
– Рассчитайся, – сказал Олько, а сам вышел из магазинчика.
Вскоре я увидел, что Олько затаился в тени так, чтобы тот мужчина не смог пройти мимо него. Фуры прикрывали его со стороны черного джипа. Я посмотрел в сторону преследовавшей нас машины, в ней сидел еще кто-то, из салона через приоткрытое окно звучала приглушенная музыка. Сколько их там? Двое? Трое? Заскрипел гравий, появился незнакомец, он шел не спеша, попыхивая сигаретой, и вот, поравнявшись с Ольком, он пошатнулся и рухнул, получив резкий удар по голове. Олько навалился сверху и прижал к его щеке револьвер:
– Со pan… со pan… (Что вы… что вы…) – испуганно лопотал человек из черного джипа.
– Какого хера за нами следишь? Кто тебя послал? – шипел Олько.
– Nie.. .nie śledziliśmy… mam słaby wzrok… zawsze nocą jadęzakimś… takjestłatwiej… (Нет… мы не следили…у меня слабое зрение… поэтому всегда ночью еду за кем-нибудь… так мне легче…)
Я прежде Олька раскумекал, что это ошибка, ведь если бы нас и в самом деле кто-то преследовал, то разве что наша мафия, а здесь – поляк. Но не успел я крикнуть ему, чтобы отпустил мужика, как из джипа выбежала женщина:
– Kszysiu! Со oni chcą od ciebie? Ratunku! (Кшись! Что они хотят от тебя? Спасите!)
Тут уже и Олька озарило, что это случайные люди, он помог мужчине подняться, спрятал свою пушку и стал просить прощения, однако жена рвалась в магазин, угрожая полицией. Пострадавший водитель черного джипа тоже осмелел и начал громко возмущаться, потирая ушибленный затылок.
– Bandyci! Zapisz jego numer rejeacyjny! (Бандиты! Запиши номер его автомобиля!)
Олько достал из кармана стодолларовую банкноту и протянул женщине:
– Nie jesteśmy bandytami. То nieporozumienie, myśleliśmy, że nas śledzicie… Proszę probaczenia…Wlaśnie odjeżdżamy, pan może jechać za nami…(Мы не бандиты. Это недоразумение, мы подумали, что вы за нами следите. Но мы уже едем, можете ехать за нами…)
– No nie! Dość tego! – возмутился поляк. – Niech pan zjeżdża. ( Нет уж! Достаточно! Убирайтесь!)
– Dziękuję! Nie zawiadamiajcie policji, to przykre nieporozumienie. (Спасибо. He сообщайте в полицию, это досадное недоразумение).
Мы поторопились к своей машине и за считаные секунды выскочили на трассу.
– А все из-за тебя! – ворчал Олько.
– Почему это вдруг? – не понял я.
– Ты первым обратил внимание на джип.
– Но я сомневался, а после твоих слов уже ни о чем другом и думать не мог, кроме этого проклятого джипа.
Девушки не могли толком понять, что же произошло, и я им объяснил. Они долго хохотали, отчего Олько приходил в еще большее бешенство.
– Смейтесь, смейтесь, смехачи, а если они все-таки настучат в полицию? Что тогда? Вот возьмут нас за сраки, то ого-го, во сколько это нам обойдется?
– Есть идея, – сказал я. – Сворачиваем с трассы. Поедем не на Медику, а на Раву-Русскую.
– Но это та-а-кой крюк, – не решался Олько.
– Я думаю, нам вообще стоит остановиться на ночь в каком-нибудь мотеле и перекемарить стресс.
Девушкам эта идея понравилась, и мы свернули на Томашев. В мотеле мы устроили такую пьянку-гулянку, что наутро я ни в зуб ногой не помнил, что вытворял с Лидой ночью. Во Львов мы приехали к обеду следующего дня.
С Лесей оказалось все слишком легко. Вся ее семья зачитывалась мной и готова была сплавить Лесю, только бы иметь возможность приглашать меня на свои обеды. Я приходил и чувствовал этот праздничный семейный оргазм, я балдел от того, что, судя по всему, меня читают здесь не только в кровати, но и в туалете, причем не только до, но и после. Ее сестра, я в этом почти уверен, млея над «Житием гаремным», томно ласкает себя: у нее такие длинные пальцы. Если бы мне взбрело в голову расстегнуть ширинку и продемонстрировать свой балык, выложив его на тарелку зеленого салата, это вызвало бы только секундное замешательство, а дальше – восхищение, упоение, сплошной восторг. Видно было, что мое присутствие раскрепощает их, они начинают вдруг рассказывать какие-то срамные анекдоты, сыпать двусмысленными шутками и проперченными остротами. Лесин отец то и дело подмигивал мне, словно находясь со мной в тайном сговоре и, что удивительно, старался делать это напоказ, чтобы все увидели эти его свойские подмигивания.
В этом доме меня не читала только Леся. Впрочем, она вообще мало что читала. Брала у меня умные книги, чтобы повысить свой интеллектуальный уровень, и возвращала их не прочитанными. С очаровательной непосредственностью сама признавалась мне в этом. Однажды рассказала, чего боится больше всего: мышей, крыс, жаб, собак, раков, мухоморов, преданий о злых духах, огня, уродцев, цыган, детей из пробирки, грома и молнии, града, нищеты, болезней, старости, больницы, кладбища, морга, глубины и высоты, самолетов, лифтов, ржавчины и битого стекла… На самом деле перечень был в три раза длиннее, но это все, что я запомнил.
К сексу у Леси была полнейшая апатия. Имея прекрасное тело танцовщицы и нежный щебечущий голос, она была лишена малейшего желания заниматься сексом. И в то же время делала это искусно. Она отдавалась покорно и с очаровательной непринужденностью, дозируя свою страсть ровно настолько, насколько я в ней нуждался.
Когда она приезжала ко мне и оставалась на несколько дней, я почти не замечал ее, она была тихая, как мышка, погруженная в себя, в свои вышивки-рукоделья, мы могли часами играть в молчанку, и что интересно – это меня устраивало, это именно то, что мне тогда было нужно: иметь рядом теплое, податливое тело и брать его, когда только пожелаю. И стоило мне подойти к ней и слегка обнять, как она сразу же откладывала вышивку, молча улыбалась, давая понять, что знает, чего я хочу, поднималась из кресла, чуть сонными и в то же время соблазнительными движениями сбрасывала халат и ложилась на диване, заложив руки под голову. Ее длинное худое тело не нуждалось в особых прелюдиях, ощупываниях, поглаживаниях, ласках, Леся разводила ноги, согнутые в коленях, так, чтобы я увидел ее чернавку во всей красе, и я входил в нее сразу, ведь она в любой момент была теплой и влажной, она такая, словно кто-то уже разогрел, завел ее, пробудил в ней страсть, и оттого Леся принимала меня с улыбкой, и неизменная эта улыбка не сходила с ее лица, пока продолжался любовный наш акт. Леся не знала, что такое оргазм, и все мои старания добиться от нее большего выражения страсти, нежели меланхолическая улыбка, заканчивались ничем. В конце концов я прекратил эти попытки возбудить ее, я смирился с тем, что она не будет подо мной ахать и стонать, сладострастно взбрыкивать, предлагая те или иные позы, и я брал ее, сосредотачиваясь лишь на своих ощущениях и собственном удовольствии.
