Книга Девичьи сны - Евгений Войскунский

Хоронили Шилина у кромки аэродрома, под соснами, уже много металла принявшими в свои стройные стволы за четыре с половиной месяца войны. А утро было летное, голубело небо. И как раз, когда аэродромная команда вскинула винтовки, салютуя Шилину, – вдруг ударили зенитки и с востока, со стороны холодного солнца, выскочило звено «фоккеров». Оно сделало воинственный круг над аэродромом, строча из пулеметов. Но уже взлетела пара дежурных «чаек» наперерез «фоккерам», заходящим на второй круг. Зенитки разом умолкли. Сергей с лесной опушки смотрел на круговерть воздушного боя – машины сближались и расходились, падая и взмывая, и в рев моторов вплеталась пулеметная скороговорка. У Сергея душа замирала при мысли, что вдруг откажут пулеметы на его «чайке»… ведь он впервые видел, как дерется вооруженный им самолет, – на дальних бомбардировщиках такого не увидишь. Нет, оружие, как видно, действовало исправно, а когда один из «фоккеров» вывалился из клубка самолетов и, прочертив небо черным дымом, стал падать, исчез за кронами сосен, Сергей Беспалов обо всем позабыл – выскочил на поле, потрясая руками и выкрикивая что-то радостное и бессвязное.

Вдруг – замер, уставясь на вышедшую из леса процессию. Три женщины в черном шли одна за другой с кувшинами на головах. Шли, ни на кого не глядя и словно не замечая окружающих. Не замечая войны. Их ноги в сандалиях ступали бесшумно. Беспалов ужаснувшимся взглядом смотрел на их лица – молодые, но исполненные какой-то затаенной муки, ему было страшно. Видение вдруг исчезло, растворилось в холодном воздухе.

Между тем оставшиеся «фоккеры» вышли из боя, улетели, а обе «чайки» пошли на посадку. Техники на бегу подхватили приземлившиеся машины за плоскости, направляя их поскорее в рейфуги (артобстрел аэродрома возобновился). Пилоты вылезли из кабин на крылья, их приняли в объятия, помогли отстегнуть лямки парашютов. Сергей поздравил с победой «своего» лейтенанта – чернобрового красавца осетина, и тот, улыбаясь, хлопнул его по плечу. И уже спешил, ковыляя на протезах, командир эскадрильи, растягивая розовую приживленную кожу в страшной улыбке.

– Молодцы, ребята! – сказал он и обнял обоих, ведущего и ведомого. – Хорошо дрались!

К вечеру выпал первый снег. В землянке жарко гудела печка. Спорили, которой по счету была сбитая утром финская машина. Кто говорил – тридцать восьмая, а кто – сороковая. А Сергей все поглядывал на осиротевшую гитару Мити Шилина, висевшую на гвозде. Сколько здоровых молодых жизней уже взяла война на его, Сергея, глазах. Совсем не такая она была, какой виделась еще недавно в кинокартине «Если завтра война». Вспомнил, как Марлен Глухов прохрипел ожесточенно: «По-дурному воюем…» Так нельзя, конечно, ни говорить, ни даже думать. Но ошибки – отдельные ошибки могут быть… Были же ошибки в Моонзунде… А под Ленинградом?.. А может, сейчас и на Московском направлении не все ладно, коли немцев так близко подпустили к столице?.. Но вот же Ханко держит оборону крепко… А между прочим, что будет, когда замерзнет море вокруг полуострова? И надолго ли еще хватит тут боеприпасов, продовольствия, бензина? Подвоза-то не будет, когда станет залив… Лучше об этом не думать. Пусть война не такая, как в кино, как в песнях пели, – но думать об этом не надо, это вредная мысль…

Спустился в землянку командир роты. Потоптался у входа, обивая с сапог снег, сел к печке, шевеля замерзшими пальцами у красного зева открытой дверцы. Обвел своих бойцов быстрым взглядом и сказал:

– Ну что, хлопцы, укладывайте вещички. Скоро уйдем с Гангута.

– Ка-ак это «уйдем»?.. Почему?.. Куда?..

Ротный выждал, пока уляжется всплеск вопросов.

– Есть приказ ставки – эвакуировать Ханко. Обстановка так складывается: все силы под Ленинград. Предупреждаю, чтоб никакой болтовни. Это военная тайна, ясно?

Конечно, ясно. На аэродроме все свои, чужих нету, с кем тут болтать? Разве что выскажешься иной раз, когда сыплешь, сыплешь кирпич и песок в воронку, а она, стерва, никак не полнится, требует еще и еще.

А вскоре дошел до землянок авиаполка слух, что эвакуация идет полным ходом, что на Ханко уже не раз приходили из Кронштадта караваны кораблей и многие части гарнизона уже вывезены на Большую землю.

На Большую землю? Это Питер, который, опять же по слухам, окружен противником, – Большая земля?

Очень хотелось Сергею Беспалову на Большую землю. Все по островам да полуостровам кидает его военная судьба. Домой бы! Вот только дома у него нигде нет, даже в родном городе Серпухове. Заглянуть бы туда хоть одним глазом. Ваське сколько уже – шесть лет в декабре стукнет…

Нельзя сказать, чтоб Сергей тосковал по сыночку. После того, как узнал – еще живучи в Борисоглебске, – что Лиза вышла за бухгалтера Заготзерна, он все реже вспоминал о сыне. А теперь вот, крепко битый войной, которая чуть не вплотную придвинулась к Серпухову, он, Сергей, ощутил потребность в родном человеке. Один только Васька и остался у него кровным, родным существом, больше никого. Была, правда, в Борисоглебске девица, инструктор горкома комсомола, с которой связывали Сергея не одни только общественно-политические отношения, и первое время после ухода Сергея на военную службу шла у них переписка, – но как началась война, так и умолкла комсомольская дева, не отвечала на письма – и теперь некому стало писать. Совсем некому.

Вечером 21 ноября часть аэродромной команды ушла с Ханко, в их числе и Сергей Беспалов. Транспорт, принявший гангутцев в свой устланный грязным сеном трюм, в долгой довоенной жизни назывался «Майя». Сразу по выходе из гавани, за волноломом, транспорт принялся судорожно переваливаться с борта на борт. Всякий раз, как Сергею выпадало выйти в море, так на тебе шторм в пять-шесть баллов. Перекатываясь на сене, как куль, он маялся, маялся – и среди ночи не выдержал. Кое-как поднялся по трапу на верхнюю палубу, ухватился за обледенелый фальшборт. После рвоты полегчало. Осатанелый ветер бил в лицо снежной крупой. «Майя» шла без огней. Сергей знал, что сопровождали транспорт какой-то заградитель, сторожевой корабль и несколько тральщиков. Но и они шли без огней, и не видно их было в темном штормующем море.

Набрал Сергей полную грудь ветра перед тем, как пуститься в обратный путь к люку трюма, – и тут полыхнуло справа желтым пламенем, и раскатился грохот, будто само море извергло долгий мучительный стон…

Сереньким утром сквозь снежный заряд вошли «Майя» и корабли конвоя на рейд острова Гогланд. Тут предстояло отдышаться, отстояться до вечера, перед тем как совершить второй ночной прыжок – до Кронштадта. И стало известно, что ночью два корабля напоролись на плавающие мины и погибли – сетевой заградитель «Азимут» и один из тральщиков. Финский залив был набит минами. Уже много, говорили, подорвалось кораблей на трудном пути исхода. А «Майе» повезло. Повезло Сергею.

Ему и впоследствии везло, когда ледяной блокадной зимой он оказался на Новоладожском аэродромном узле. Тут базировалась авиагруппа истребителей, прикрывавшая Дорогу жизни.

Летчикам полагалась повышенная норма питания, а техсоставу – другая, только-только позволявшая поддерживать жизнь. Сергей держался, может, получше, чем иные технари. Был он от природы-матушки крепок. А кроме того, многоопытный комиссар подметил его наклонности и выдвинул Сергея в комсорги. Тоже, значит, и это доверие помогало сержанту Беспалову восполнять политическим усердием острую нехватку витаминов и калорий.