Книга Возлюбленная тень - Юрий Милославский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ропот станции – так он стал близок – распадался на человеческий и машинный, на скрежет и перекрик. Возле самого спада держалась косая сосна – корнями вне почвы процентов на шестьдесят. Он свел пальцы на ее стволе, чуть отпихнулся и подвис: закрепленные на толевой крыше билетной будки, выдавались вперед барабанообразные часы – без восемнадцати шесть. Народ перемещался по платформе, угадывая наикратчайшее расстояние до дверей не подогнанных покуда вагонов. Ему появляться не следовало: рано.
Вернулся, прошелся.
И увидел, что у растопыренного куста, жидко простеганного паутиною, топталась молодая баба. В тренировочных шароварах под обмякшим платьем, в прорезинках без шнурков – вываливались наружу запачканные белые язычки.
Он шагнул к ней, искобенился – и все горячее и легче стягивало ему под животом, все точнее и четче пощелкивалось большим пальцем о средний; имелась бы у него сигарета – в один подкид вылетела б из пачки, и прикурил бы особо: не спичкой по коробку, а коробком по спичке – умел! От снежных бедер к ногам я снял капрон и задыхаяся мял груди бутон, легла под кленом ты в тень, собой примяла сирень, я полюбил тебя тогда сполна, но разлучила нас с тобой тюрьма…
– Близко познакомимся с симпотным цветком.
Светло-сливовые дёсна ее открылись по хрящ – резцы залиты, а на клыках вывернуто лунками.
– Хорошо нам с тобой идти по ночной Москве, – лепетал он, подталкивая ее, загоняя обратно в подлесок, и она шаркала, перемещалась. – Нам бульвары на всем пути открывают объятья…
Он поглаживал ее, прикасался, наконец сунулся к ней между ляжек, отчего она заплуталась и рухнула, – и он опал рядом с ней, прихватил за желтые, неравномерно укороченные прядки, вминая лицом в свою паховину. Она выпрастывалась, мычала. Секунду передохнув, он завалил ее на четвереньки, отвел подол к затылку, стягивая с нее тренировочные, теребил соски. Она отползла. «Снимай трусы, проститутка, не ставь из себя целку!!» – заголосил он. Его корчило напробой, ноги сами по себе вздергивались, предплечья взлетали, сердце ухало, ныряя в ледяное молоко.
Он не пойдет никуда, не поедет, отманит ее туда, где спал ночью. Будет менжеваться – задавит. А потом доберется до межрайонной автобазы – там дед стережет с АКМ-ом старого выпуска. Зачешем – как захотим.
– Как тебя зовут?
Зевом выточилось из нее, словно отрыгнулось:
– …э-эн-ы-ка.
Она была из-за той сетки, из-за того зеленого заборчика.
– Ленка?
– …а.
– Леночка?
– …энчка.
Нечто металлическое, пустотелое гулко угнулось, кратко звякнуло под пинком. Сказали: «Всю природу изувечили к…ной матери. Прямо сюда их завести и расстрелять. На удобрения». И невпопад загигикали, заорали: «Вот бинты-зеленка, всем я насыщен!» Раздался липучий хлопок – по неодетому, затем рыдание: «Я больше не буду, Анатолий Макарович!»
Шли.
Он свел ее лицо с себя – в челюстях она была вдвое шире, чем в висках, ноздри – врозь, приподнял, и они полуползком добрались до пышной орешины.
Ужасаясь, он отклонил ветвь: трое.
Мослистый, устремленный, в сизой майке, высокий; явный ментяра в форменных брюках, но в гражданском глухом пиджаке, без фуражки; и тестяной трепыхающийся пацан – такая же, как у высокого, майка, только с прицепленными яркими значками и конфетными бумажками, выше локтя навернута красная повязка с надписью САНКОМИССИЯ; на шее у пацана висела брезентовая котомка, мотня зияла.
Приостановились. Ментяра достал папиросы. Пацан сплыл на корточки, оцепенел. Высокий поигрывал чем-то вроде гигантской мухобойки: к обработанной деревянной держалке прикручена проводами резиновая плена, вырезанная из ската.
– Так как она? – ментяра хотел бы присесть: проворачивался, искал, к чему прислониться.
– Это дежурного по отряду надо спросить, – высокий удумал загасить окурок о пацанову голову, но перерешил – заслюнил и отбросил.
Пацан – он-то и был, скорее всего, дежурный – поднял к высокому морду.
– Вот бинты-зеленка, всем я насыщен, вот бинты-зеленка…
Высокий ляпнул его мухобойкой по глазам – пацан скрутился, завыл:
– Ой, Анатолий Макарович, не буду, честное интернатское!..
– Уловил? – обратился высокий к ментяре. – Так они и жили. А я, должен тебе сказать, по образованию санитарный врач, сангиг. Правда, я у них две ставки имею: преподаватель физвоспитания и старший вожатый. Не знаю я, как она свалила. Она на хуй никому не нужна, вторая степень слабоумия, а мне потом плешь проедят; у нее мать есть, приезжает.
– Она это? Идиотина? – спросил ментяра.
– Им-бе-цил она, – высокий прищурился, потыкал пацана носком штиблеты в мягкую спину. – Он вот – дебил, она – имбецил, а идиот… Это вообще. Не говорит, не понимает ни х…, не ходит даже обычно. У нас они двух типов: с врожденными физическими и врожденными умственными. Все вместе. Если родился без ручек-ножек, так что – мозги нормальные могут развиться? х… там.
– Их, может, лучше усыпить? – собеседник старшего вожатого возбудился от интересного, ему ранее неведомого.
– Смотри: согласно инструкции Минздрава, имеющей силу законодательства, – возразил было высокий, но тут пацан принялся скрести ногтями землю, задундел, поднял пыль, и высокий отвлекся, недоразъяснив.
– Как кошка – говно зарывает, – улыбнулся ментяра.
– Ну! Он у нас профессор, председатель санкомиссии. Мануйленко, когда в столовую с грязными ушами идут, ты что делаешь?
– Наказуваю…
– Обратил внимание? – высокий махнул своею мухобойкой, и пацан, изготовясь, схватился ладошами за губы и нос. – В какой-то степени.
Они не решались идти дальше, начинать какие-то серьезные поиски, погоню и прочее. Еще папироса была откурена вплоть до картона.
Пошутив еще немного с имбецилом, высокий внезапно закричал:
– Лена, иди сюда!
Ментяра и пацан засмеялись.
Высокий крикнул громче и злее «иди сюда», и когда ментяра тронул его за плечо, советуя не стараться, отмахнулся от него и взревел:
– Иди сюда, пидараска!!
Она заворочалась. Делать было нечего. Он лишь скорежился и убрался поглубже в куст, а она, пошатываясь, распрямилась – и вышла на открытое место.
– Вот бинты-зеленка, всем я насыщен, – старался пацан.
Высокий хлестанул ее своей мухобойкой дважды, крест-накрест. Она заурчала, зафыркала.
Затем все втроем побили ее минут пять и ушли, а он продолжал лежать недвижимо.Завтра утром уйдет.
Генерал-лейтенант Николай Федорович Пономарев, некогда состоявший начальником штаба N-ского противобольшевистского фронта, на исходе семидесятых годов двадцатого века прибыл в Иерусалим, чтобы там умереть и быть похоронену на горе Елеонской.
