Книга Милый друг Натаниэл П. - Адель Уолдман

Время от времени, шлифуя фразу или обдумывая контраргумент, Нейт поднимался и, заложив руки за голову, ходил по небольшому периметру комнаты. Ближе к вечеру он поднял жалюзи и выглянул на улицу. Над верхушками домов пронеслась тень облака, и на мгновение возникло ощущение, что и он сам не стоит на месте.

В начале вечера Нейт отправил законченную рецензию и облегченно вздохнул, как будто вырвался из темного и тесного подвала. Он принял душ, обмотался полотенцем и, оставляя полоску мокрых следов, вернулся в спальню. Щеки еще горели от бритвы. Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы не отправить редактору письмо с несколькими незначительными поправками, которые пришли в голову за бритьем. Вместо этого Нейт собрал три чашки из-под хлопьев, две кружки, пустую банку «бад лайт», оранжевую керамическую тарелку с кусочками пиццы и несколько грязных бумажных полотенец. Не так уж и много мусора для человека, проработавшего, не отрываясь, почти двадцать четыре часа.

Сидя через час в ближайшем спорт-баре – голод утолен, интерес к бейсболу на большом плоском экране увядал по мере того, как нью-йоркские «янкиз» наращивали преимущество над балтиморскими «иволгами», – Нейт поймал себя на том, что думает о Ханне. Встретиться, поговорить о рецензии, которой он в целом остался доволен. Можно вскользь упомянуть Набокова – она бы оценила.

Позвонить? Выяснить, не хочет ли она составить ему компанию. Ну не смешно ли! И что дальше? Он практически засыпает на стуле и уже захмелел после одного пива. Да и не готов еще, пожалуй, начинать что-то новое…

Он оставил под стеклом несколько долларов и кивком попрощался с барменом, грубоватым здоровяком примерно одних с ним лет. Мальчишка из службы доставки пронесся на велосипеде, и Нейт лишь в самый последний момент успел отступить и не попасть под колеса. Ну не смешно ли так нервничать?!

И вообще, дело того не стоит.

Он решил, что позвонит на следующий день.

Ресторан, где они встретились, принадлежал к заведениям в стиле бистро – пол выложен черно-белой плиткой «в шашечку», банкетки обиты красной кожей, а вдохновение декораторы черпали в «Касабланке» и французском колониализме. Когда Нейт вошел, Ханна уже сидела у стойки со стаканом в руке. Косой луч солнца из окна пересекал полосой ее изящную спину, а потом, когда она повернулась, грудь и плечи.

Она была в приталенной блузке и узкой юбке, не совсем мини, но определенно выше колен. И выглядела очень хорошо.

– Хорошо выглядишь.

– Спасибо.

Нейт одернул футболку и только теперь заметил, что животик все-таки выступает. Он подтянулся и увидел, что джинсы, модные, когда-то выбранные для него Элайзой, обвисли и пузырятся на коленях, а карманы, где лежат ключи и бумажник, некрасиво оттопырились.

– Что, дождь ожидается? – спросила Ханна, имея в виду зонтик у него в руке, и повернулась к окну. Над крышами голубело ясное небо.

– Может, я получил неточную информацию.

Нейт рассказал, что зонтик, позабытый кем-то в кофейне несколько месяцев назад, ему дала сегодня работающая там девушка.

– От бесплатного ведь не отказываются, так? – Он критически осмотрел зонтик – большой, пурпурно-белый. – Ну, может быть, немного чересчур броский.

Ханна улыбнулась, снова поразив его сходством с Эмили Кованс.

– Надеюсь, я не становлюсь таким, как мой отец, – сказал Нейт, когда они расположились за столиком в задней части зала. – Он постоянно хвастается, что никогда не покупает посудные полотенца, потому что просто забирает те, которые дают в спортзале.

Ханна спросила, какие они, его родители – «когда не воруют полотенца».

Нейт уже пожалел, что сболтнул лишнее. Так получалось, что о родителях он всегда говорил с насмешкой – в прошлый раз, в баре, высмеял их отношение к Бруклину, – и ему самому это не нравилось. Стараясь развлечь собеседника, он частенько вышучивал их иммигрантские привычки: неполиткорректные высказывания по адресу разного рода меньшинств, защитную, почти детскую уверенность в своем превосходстве над американцами и американской культурой, чрезмерную и очевидную зацикленность на деньгах, недоверчивость к людям, подозрительность, убежденность в том, что все вокруг пытаются их обмануть. Нейт ничего не выдумывал, ничего не добавлял от себя, но в его изложении всегда что-то терялось. Он относился к родителям с куда большей симпатией и сочувствием, чем это следовало из его рассказов. Те, кто слушал его, слышали – так, по крайней мере, ему казалось – и подтекст: «Я не такой, как они, я учился в Гарварде, я живу в Нью-Йорке, я не какая-то там деревенщина». Особенно не повезло в этом смысле Элайзе. Он так и не простил ей искреннего, безжалостного, холодного смеха, каким она сопровождала его рассказ о том, как охали и ахали родители, глядя на выставленную в витрине и предлагаемую в аренду мебель. Они говорили, что кремовый с золотом лакированный кофейный столик и кровать с изголовьем в виде лебедя напоминают им о Версале.

– Они не такие уж плохие, – добавил Нейт, когда официант положил перед ними меню. – Милые люди.

Ханна была более снисходительна. Ее родители выросли в западной части Кливленда («не лучшей его части»). Ее дед работал на автомобильном заводе, и его мозговитому сыночку удалось-таки завоевать сердце ее матери, пользовавшейся немалой популярностью в Кентском университете, где они оба учились.

– Она даже была королевой школьного бала!

Отец Ханны специализировался на корпоративном праве. У нее было две старших сестры, обе состоявшиеся и вполне успешные, обе «больше среднезападные», чем она, и обе замужем – одна жила в Чикаго, другая в Кливленде. Но уже в восточной его части.

Они допили коктейли, и Нейт заказал бутылку вина.

– А у нас все как полагается, – прокомментировала Ханна. – Очень по-американски.

Пару недель назад она побывала у подруги в Кейп-Коде и жила в гостевом домике на берегу. В домике был винный погреб, а спальня выходила на веранду, с которой открывался вид на пляж и море. «Даже не верится, что такое бывает», – сказала Ханна. Нейт заметил, что богатым нравится демонстрировать гостеприимство людям артистических профессий. Им нужна аудитория, которая могла бы по-настоящему оценить то, чем они владеют. Это добавляет им гордости за свое богатство. Ханна сказала, что он слишком циничен. Просто у семьи ее подруги есть деньги. Почему ее гостеприимство подозрительнее гостеприимства других? Нейт объяснил, что вовсе не хотел обидеть ее подругу. Что говорил вообще – так сказать, на макроуровне.

– А, на макроуровне. Ну, тогда понятно.

Нейт тут же смутился. Ну зачем было пользоваться именно этим словом? Что за дурацкая привычка – увлечься, разболтаться и в итоге ляпнуть что-то такое, показать свою расчетливость, свою педантичную натуру, свой академический склад ума! На письме ему удавалось прикрывать это все обманчиво небрежным языком, а в разговоре – выработанным немалым трудом легким тоном, который частенько ускользал в устном общении. Ханна, при всей ее кажущейся робости, держалась спокойно и невозмутимо; это выражалось и в ее иронической, чуть сутулой позе, и в ее лукавом тоне, и даже в том, как невозмутимо она держала бокал.