Книга Свет в августе - Уильям Фолкнер

Потом он сказал, как он понял в ту ночь, что рано или поздно Кристмас убьет ее или еще кого-нибудь. Он, значит, лежал, смеялся и думал, что Кристмас опять собирается спать, -- а Кристмас вдруг чиркнул спичкой. Тогда он, говорит, кончил смеяться, только лежал и смотрел, а Кристмас зажег фонарь и поставил на ящик возле койки Брауна. И Браун говорит, что он больше не смеялся, только лежал, а Кристмас встал над его койкой и смотрит на него сверху. "Ну, ты нашел себе потеху, -- Кристмас ему говорит. -- Будет над чем посмеяться завтра вечером, когда расскажешь в парикмахерской". И Браун говорит, он не понял, что Кристмас взбеленился, и вроде тоже огрызнулся, но не так, чтобы его разозлить, и тут Кристмас говорит ровным своим голосом: "Недосыпаешь ты. Слишком долго не спишь. Тебе, пожалуй, надо больше спать", -- а Браун спрашивает: "На сколько больше? -- и Кристмас говорит: "Может -навсегда". И Браун говорит, он понял тогда, что Кристмас взбеленился и дразнить его не стоит, и сказал: "Разве мы не друзья? С чего это я буду трепаться про чужие дела? Ты моему слову не веришь? -- а Кристмас сказал: "Не знаю. И знать не хочу. Но ты моему слову можешь поверить". И посмотрел на Брауна. "Можешь?" И Браун говорит, он сказал "да".

И стал говорить, как он боялся, что однажды ночью Кристмас убьет мисс Берден; шериф спрашивает, -- как же так он не удосужился сообщить о своих опасениях, а Браун говорит, он подумал, что если ничего не скажет, то сможет там жить и помешать этому, а полицию не беспокоить, -- и шериф вроде как хрюкнул и сказал, что это со стороны Брауна очень любезно и что мисс Берден наверняка бы поблагодарила его, если бы знала. И тут, я думаю, до Брауна дошло, что у него, значит, тоже рыльце в пуху. Потому что он принялся рассказывать, что машину Кристмасу купила мисс Берден, и как он уговаривал Кристмаса бросить торговлю виски, пока они оба не попали в беду; полицейские смотрят на него, а он все быстрей и быстрей говорит, все больше, больше -что он, дескать, проснулся в субботу рано и видел, как Кристмас встал на рассвете и ушел. И он, дескать, знал, куда идет Кристмас, а часов в семь Кристмас вернулся в хибарку, стал и смотрит на Брауна. И говорит: "Я сделал это". Браун: "Что сделал?" А Кристмас говорит: "Поди в дом, посмотри".

И Браун сказал, что он испугался, но в чем дело, даже не подозревал. Он говорит, от силы думал, что Кристмас мог ее избить. И говорит, что Кристмас опять вышел, а он встал, оделся и, когда разводил огонь, чтобы приготовить завтрак, случайно выглянул за дверь и увидел, что вся кухня в большом доме горит.

"В котором часу это было?" -- шериф спрашивает.

"Часов в восемь, наверно, -- Браун говорит. -- Когда человек встает? Если он не богач. А я, видит бог, не из них".

"А о пожаре, -- шериф говорит, -- сообщили только к одиннадцати. И в три часа дня дом еще горел. Вы что же хотите сказать -- старый деревянный дом, пусть даже большой, будет гореть шесть часов?"

Браун сидит, смотрит туда-сюда, а они -- вокруг наблюдают за ним, кольцом окружили. Браун им; "Я вам правду говорю. Вы же сами просили". А сам туда-сюда смотрит, головой вертит. А потом чуть ли не в крик: "Почем я знаю, сколько было времени? Вы что думаете -- человек, который заместо негра, раба на лесопилке горбатится, такой богач, чтобы часы носить?"

"Ни на какой ты лесопилке -- и вообще нигде не работаешь полтора месяца, -- полицейский говорит. -- И если человек может позволить себе целый день кататься на новой машине, то он может позволить себе раз-другой подъехать к суду и время по часам заметить".

"Сказано вам, это была не моя машина! -- Браун говорит. -- Это его машина. Она ее купила и ему отдала -- женщина отдала, которую он убил".

"Это дело десятое, -- шериф говорит. -- Дайте ему досказать".

И Браун стал досказывать, и все громче, громче, все быстрей, быстрей -словно Джо Брауна старался спрятать за тем, что говорил про Кристмаса -покуда Браун не улучит момент цапнуть эту тысячу долларов. Вот ведь что самое удивительное: некоторые люди думают, будто зарабатывать или добывать деньги -- это такая игра, где никаких правил нет. Он сказал, что, когда увидел пожар, у него и в мыслях не было, что она еще в доме, тем более -мертвая. И, говорит, ему даже в голову не пришло заглянуть в дом: он только думал, как бы пожар потушить.

"И это, -- шериф говорит, -- было около восьми утра. Вы так утверждаете. А жена Хемпа Уолера сообщила о пожаре почти в одиннадцать. Долго же вы соображали, что не сможете голыми руками потушить пожар". А Браун сидит между них (дверь они заперли, а за окнами всюду лица торчат), глаза туда-сюда бегают, зубы оскалил. "Хемп утверждает, что, когда он выломал дверь, в доме Уже находился человек, -- шериф говорит. -- И что этот человек пытался не пустить его наверх". А он сидит посередке и глазами шныряет, шныряет.

К этому времени, я думаю, он отчаялся. Я думаю, он не только увидел, что тысяча долларов уплывает от него все дальше и дальше, -- ему уже виделось, как кто-то другой ее получает. Я думаю, ему мерещилось, что эта тысяча вроде как у него в кармане, а тратит ее кто-то другой. Потому что, говорят, похоже было, будто то, что он сказал теперь, он нарочно придерживал на этот случай. Как будто знал, что, если влипнет, это его спасет, хотя белому человеку признаться в том, в чем он признался, -- едва ли не хуже, чем быть обвиненным в самом убийстве. "Ну конечно, -- он говорит. -Валяйте. Обвиняйте меня. Обвините белого, который хочет вам помочь, рассказать, что знает. Обвините белого, а Нигера -- на волю. Белого обвините, а нигер пускай бежит".

"Нигер? -- шериф говорит. -- Нигер?"

И тут он вроде понял, что они у него в руках. Вроде, в чем бы они его ни заподозрили, -- все будет ерундой рядом с тем, что он им про другого скажет. "Ну, вы же умники, -- говорит. -- У вас тут все в городе умники. Три года вас дурачили. Иностранцем три года его называли, а я на третий день догадался, что он такой же иностранец, как я. Догадался до того, как он сам мне сказал". Все на него смотрят, взглядом перекинутся -- и опять на него.

"Ты знаешь, со словами поаккуратней, если про белого говоришь, -полицейский его предупреждает. -- Все равно, убийца он или нет".

"Я про Кристмаса говорю, -- Браун отвечает. -- Убил белую женщину после того, как три года жил с ней на виду у целого города, -- и ведь он все дальше, все дальше от вас уходит, пока вы тут обвиняете человека, который один может его найти, который знает, что он натворил. В нем негритянская кровь. Я это с первого взгляда понял. А вы тут, приятели, шерифы-умники и прочие... Один раз он сам признался -- сам мне сказал, что в нем негритянская кровь. Может, спьяну сболтнул -- не знаю. Только на другое утро он подошел ко мне и сказал (а сам Браун словами сыплет, зубами, глазами сверкает по кругу, то на одного, то на другого), говорит: "Вчера вечером я сделал ошибку. Смотри, не повтори ее". А я сказал: "Какую такую ошибку?" Он говорит: "Подумай немного". Я подумал, он -- про то, что однажды ночью сделал, когда мы были в Мемфисе, а я-то знаю, что за жизнь мою ломаного гроша не дадут, если я стану ему перечить, -- ну и сказал: "Я тебя понял. Не собираюсь я лезть не в свое дело. И никогда, по-моему, за мной такого не водилось". И вы бы так сказали, -- Браун говорят, -- если бы очутились с ним один на один в хибарке: там и закричишь -- никто не услышит. И вы бы опасались -- покуда люди, которым хочешь помочь, на тебя же не стали бы вешать чужое убийство". Он сидит, глазами рыщет, рыщет, а они на него глядят, и снаружи к окнам лица прилипли.