Книга Капитан. Граф Сантаренский - Александр Чернобровкин

— Осенью Роберт, граф Глостерский, простудился в походе и умер, — сообщил Фулберт. — Наш принц (так он называл маркиза Генриха) проиграл королю Стефану два сражения, при Криклейде и Буртоне. После смерти Роберта Глостерского он остался без денег, рыцари начали разбегаться — вот и проиграл!

Послушать некоторых, получается, что выигрывает всегда тот, кто богаче. На самом деле все намного запутаннее, а потому интереснее.

— Генрих еще в Англии? — спросил я.

— Нет, осенью вернулся в Нормандию, — ответил Фулберт. — Король Стефан оплатил ему дорогу.

Видимо, короля Стефана достала уже эта война.

— Зимой приплыла в Руан и императрица Мод, — продолжил Фулберт.

Значит, гражданскую войну можно считать законченной. Я оказался не на той стороне, но, вроде бы, зла на меня не держат. Королю Стефану служить пока не должен, потому что заплатил щитовые деньги, отдав пленных рыцарей. Буду отбывать вассальную повинность графу Честерскому, лорду Болингброку и Вильяму Фиц-Роберту, старшему сыну и наследнику Роберта Глостерского. Самое интересное, что Вильям Глостерский женат на дочери Роберта де Бомона, а его сестра замужем за Ранульфом де Жерноном. Какой-то странный у них линьяж получился. Вместо того, чтобы поддерживать друг друга, воюют со своими родственниками. В итоге я, служа графу Честерскому, буду нападать на графа Лестерского, а потом, служа графу Глостерскому, буду защищать Лестерского против Честерского. Не нравился мне такой расклад.

В замке Беркет все было по-прежнему, если не считать увеличения количества детей. А почему им не рождаться?! Все предыдущие годы были урожайными, никто не нападал и не грабил, наоборот, сами обчищали вражеские деревни и тащили все в свои. Беркенхед превращается в город. Я намекнул старосте, что пора им скинуться и построить новые стены, каменные, которыми обнести все слободы и часть пока не занятой земли, чтобы было, где строиться новоселам. Староста сразу попросил у меня денег на стены.

— Они нужны не мне, а вам. Я себе построил замок, потратив на него больше денег, чем потребуется на стены, — сказал ему. — Если вам не дорого ваше имущество, живите, как жили. Только я бы ваш город взял за день.

— Я слышал, ты и покрупнее города брал за день, никакие стены им не помогали, — попытался подлизаться староста.

Я вспомнил, что лавку старосты, торговавшего пряностями, в прошлом году ограбили, и сказал:

— Я слышал, что и хорошо запертые лавки иногда грабят, но на запорах все равно никто не экономит.

Староста скривился так, будто у него заболели сразу все зубы.

— Да, надо стены каменные возводить, — согласился он.

Я объехал свои замерсийские владения, собрал оброк и в начале мая отправился служить графу Честерскому. Он и на этот раз предложил мне привести как можно больше солдат. Что я и сделал, собрав под свое знамя не только рыцарей, но и валлийских сержантов и лучников, желающих подзаработать, рискуя жизнью. Таковыми оказались почти все, кто достиг пятнадцатилетнего возраста. Более молодых я запретил брать, но, глядя на юные лица завербованных, догадывался, что многие не дотягивают до призывного возраста. Трудно поверить, что через несколько веков их потомки будут всячески уклоняться от службы в армии. Со мной отправились в поход около четырех с половиной сотен рыцарей, сержантов, лучников, оруженосцев и слуг.

Ранульф де Жернон теперь постоянно жил в Честере. Здесь он был далеко от короля Стефана. В камине горели сосновые дрова, наполняя холл замка приятным ароматом. Граф Честерский казался усталым, потерявшим даже жажду наживы, которая, как мне казалось, была единственным доступным ему чувством. Может быть, выглядел он таким потому, что рядом не было воинственного единоутробного брата Вильгельма де Румара. Лорд Болингброк, наслушавшись моих рассказов о Португалии и вопреки предупреждению не ездить на Восток, в конце лета отправился в Крестовый поход. Король Стефан разрешил его отряду проследовать через Лондон в Дувр, откуда переправились на материк и по суше поскакали на Святую Землю. Лорд Вильгельм не любил путешествовать морем.

— Не пора ли помириться с королем? — поинтересовался я.

— Ты когда-нибудь сидел в темнице? — спросил граф Честерский и посмотрел мне в глаза, словно заподозрил, что я готовлю измену, и хотел разглядеть ее.

— Две недели, — ответил я.

Однажды меня и старшего механика посадили в турецкую тюрьму, пытаясь пришить нашему судну слив в море нефтесодержащих продуктов. Тюрьмы у них получше российских. Первую неделю мы сидели в карантинной камере высотой метра четыре и просторной, с хорошей вентиляцией и сортиром, в котором вместо туалетной бумаги был шланг с водой. Подмываться строго левой рукой, которой нельзя ничего передавать другому человеку. Шконки двухъярусные. Посреди камеры печка типа буржуйки и две корзины дров на день. На ней можно было готовить, но обычно кипятили чай. Продукты и курево продавались легально. Судовой агент, который присутствовал при аресте, предупредил меня об этом, поэтому я взял с собой всю судовую кассу — пять тысяч долларов. Потом списал их на представительские расходы. Судовладелец поскулил, но согласился. Сидело нас в камере человек пятьдесят. Утром и вечером, при пересменке караула, нас выстраивали и пересчитывали. Никаких шмонов, ночных проверок и прочих российских увеселений. Народ разный, в большинстве своем нервный, но беспредела практически не было. Попытались опустить пацана лет восемнадцати. Он вскрыл себе вены. В итоге его и несостоявшегося насильника развели по разным камерам. На меня, увидев доллары, наехал баклан — так называют осужденных за драку — молодой пацан весом килограмм на сто двадцать. Когда он схватил меня за шкирку, я отработанным с детства приемом заломил ему руку, нагнул к полу и накостылял ногой по большой круглой морде. За меня сразу подписались два турка, братья. Младший расстрелял из помпового ружья пятерых, а старший помогал замести следы. Старший работал матросом на судах под разными флагами. Для него капитан — второй после бога, поэтому и подписался за меня.

Затем нас разбросали по камерам согласно тяжести обвинения. Меня и старшего механика почему-то засунули к убийцам. Наверное, за попытку убить морскую фауну и флору. Там сидело сорок человек, разбитых на пять восьмерок. В каждой группе два-три человека моложе двадцати шести лет убирают, накрывают стол и т. д. Здесь во время проверок даже не заставляли строиться. Пересчитают лежащих в койках и уйдут. У камеры свой прогулочный дворик, который открывали утром и закрывали вечером, и своя кухня с газовой плитой, на которой можешь готовить, что хочешь. Я научил турок делать чифир, чему меня когда-то научил дядька по матери, оттянувший два срока: за убийство тестя и избиение жены. Семейка у него была дружная. Некоторым туркам чифир понравился. Познакомился там со студентом, поскольку он сносно говорил по-английски и учил меня турецкому. Отсидка не мешала ему учиться заочно. Студент зарезал на стадионе англичанина, который после проигрыша его футбольной команды начал топтать турецкий флаг. Кстати, в каждой камере на стене висел государственный флаг. Относились к нему, как к святыне. Турецкий уголовный мир, в отличие от российского, не противопоставлял себя государству. В то время я работал на крученного греческого судовладельца. За две недели грек убедил следователя, что это не мы нагадили. Судя по улыбке, с которой турок отпускал нас, получил он немало.