Книга Двенадцать рассказов-странников - Габриэль Гарсиа Маркес

— Где мы?

Ясный и серьезный голос ответил ей с соседней кровати:

— На дне ада.

— Говорят, это — земля мавров. — Другой голос, более далекий, разнесся по всей спальне. — Похоже, правда, потому что летом, в лунные ночи, слышно, как у моря собаки лают на луну.

Громыхнула цепь на дверном кольце, точно корабельный якорь, и дверь отворилась. Церберша — единственное, казалось, живое существо во внезапно наступившей тишине — принялась ходить из конца в конец спальни. Мария оцепенела, и только она одна знала — почему.

В первую же неделю ее жизни в больнице ночная охранница без экивоков предложила Марии спать с нею в ее комнате-сторожке. Начала с делового предложения: любовь в обмен на сигареты, на шоколад, на все что угодно. «У тебя будет все, — говорила она, дрожа от возбуждения. — Заживешь как королева». Получив отказ, охранница переменила тактику. Она стала совать ей любовные записки под подушку, в карманы халата, оставлять в самых неожиданных местах. Настойчивые душераздирающие послания способны были потрясти и камень. С месяц назад она, казалось, смирилась с поражением, и тут — ночное происшествие в спальне.

Убедившись, что все затворницы спят, охранница подошла к постели Марии и принялась шептать ей в ухо ласковые непристойности, целовать лицо, напрягшуюся от ужаса шею, окаменевшие руки, исхудавшие ноги. И наконец, думая, возможно, что оцепенела Мария не от страха, а от удовольствия, решилась пойти дальше. И тут Мария так двинула ее рукой, что та упала на соседнюю кровать. Разбуженные затворницы всполошились, разъяренная охранница вскочила на ноги.

— Ну, сука, — заорала она, — вместе сгнием в этом свинарнике, ты еще будешь сходить по мне с ума.

Лето наступило без предупреждения в первое воскресенье июня, и пришлось принимать срочные меры: задыхающиеся от жары затворницы стали во время церковной службы сбрасывать с себя длинные шерстяные балахоны. Марию забавляло это зрелище: охранницы гонялись за голыми больными по храму, точно играли в жмурки. Стараясь в поднявшейся суматохе уклониться от нечаянных ударов, Мария каким-то образом вдруг оказалась в опустевшей служебной комнате: жалобно, почти беспрерывно звонил телефон. Мария машинально подняла трубку и услыхала далекий веселый голос — кто-то развлекался, подражая телефонной службе времени:

— Время — сорок пять часов, девяносто две минуты, сто семь секунд.

— Козел, — сказала Мария.

И положила трубку, развеселившись. Она была уже в дверях, как вдруг поняла, что упускает случай, который не повторится. Тогда она набрала шесть цифр в таком напряжении и спешке, что не была уверена, правильно ли набрала собственный номер. Ждала, и сердце бешено колотилось, услыхала знакомый гудок, зовущий и грустный, один, второй, третий, и наконец — голос мужчины ее жизни, из дома, где ее не было:

— Да?

Ей пришлось подождать, пока растает комок слез, застрявший в горле.

— Кролик, жизнь моя, — выдохнула она.

Слезы пересилили. На другом конце провода повисло испуганное молчание, и голос, разожженный ревностью, выплюнул:

— Шлюха!

Трубку бросили.

Вечером Мария в припадке бешенства сорвала со стены в столовой портрет генералиссимуса, запустила им что было сил в окно и рухнула на пол, заливаясь кровью. Ей еще хватило ярости отбиваться от охранниц, которым никак не удавалось укротить ее, пока она не увидела в дверном проеме Геркулину: скрестив руки на груди, та смотрела на нее. Она сдалась. Тем не менее ее отволокли в палату для буйных, утихомирили ледяной водой из шланга и вкатили в ноги укол трементина. Ноги от него так распухли, что Мария не могла передвигаться, и тогда она поняла: нет на свете ничего, на что бы она не пошла, лишь бы выбраться из этого ада. На следующей неделе, возвращаясь в общую спальню, она приподнялась на цыпочки и стукнула в окошко ночной охранницы.

Мария назначила цену и условие, что вначале будет выплачена цена: отнести записку мужу. Охранница согласилась, но предупредила, что все следует держать в полной тайне. И неумолимо нацелилась на Марию пальцем:

— Если станет известно, ты умрешь.

Таким образом в следующую субботу Маг Сатурно прибыл в больницу для душевнобольных на цирковом грузовичке, снаряженном для торжественного возвращения Марии. Директор самолично принял его в своем кабинете, сверкающем чистотой и порядком, как на военном корабле, и любезно информировал его относительно супруги. Никто не знает, откуда и каким образом Мария попала в больницу, сведения о ней были надиктованы лично им после собеседования с нею. Расследование, начатое в тот же день, ни к чему не привело. Больше всего директора заинтересовало, каким образом Сатурно узнал о месте нахождения жены. Сатурно не выдал охранницу.

— Мне сообщили из страховой компании арендных автомобилей, — сказал он.

Директор удовлетворенно кивнул.

— Все-то они узнают, эти страховые компании, непонятно как, — сказал он. Еще раз проглядел историю болезни, лежавшую перед ним на голом столе, и заключил: — Ясно одно: состояние ее тяжелое.

Он готов был разрешить свидание при условии соблюдения необходимых мер предосторожности, и Маг Сатурно должен был пообещать, ради блага своей супруги, вести себя так, как он ему скажет. С ней следует обращаться чрезвычайно деликатно, дабы не случился припадок бешенства, — а такие повторяются все чаще и становятся все опаснее.

— Странно, — сказал Сатурно. — Она всегда была человеком сильных чувств, но большой выдержки.

Врач остановил его жестом много знающего человека.

— Иногда болезнь зреет латентно, долгие годы, а в один прекрасный день проявляется взрывом, — сказал он. — Как бы то ни было, ей повезло, что она попала сюда, потому что мы — специалисты именно по таким случаям, когда требуется жесткая рука.

Под конец он предупредил насчет странной навязчивой идеи Марии позвонить по телефону.

— Не перечьте ей, — сказал он.

— Будьте спокойны, доктор, — сказал Сатурно с веселым видом. — Это — моя профессия.

Зала для свиданий — что-то среднее между тюрьмой и исповедальней, — прежде, в монастыре, была приемной для посетителей. Появление Сатурно не вызвало взрыва радости, чего оба могли ожидать. Мария стояла посреди залы подле столика с двумя стульями и вазой без цветов — она явно приготовилась уходить из больницы, — в жалком пальтеце клубничного цвета и безобразных грязных башмаках, которые кто-то дал ей из жалости. В углу, почти невидимая, скрестив руки на груди, стояла Геркулина. Мария не двинулась с места, увидя входящего мужа, и никаких чувств не отразилось на ее лице с еще не зажившими порезами от оконного стекла. Они спокойно поцеловались.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.

— Счастлива, что ты наконец пришел, кролик, — сказала она. — Это была смерть.

Им некогда было садиться. Задыхаясь от слез, Мария рассказала ему об ужасной монастырской жизни, о жестокости охранниц, о еде, годной лишь собакам, о нескончаемых ночах, когда глаз не сомкнуть от ужаса.