Книга Оренбургский владыка - Валерий Поволяев

— Пли!

Грохнул залп. Земля дрогнула. В гауптмана попало сразу несколько пуль, лакированная палка взметнулась в воздух. Пенсне ярко сверкнуло стеклышками и, будто бабочка, развернувшись в полете, упало на землю, прямо под сапоги уцелевшего немецкого солдата.

Раздался второй залп. Солдат, раздавивший пенсне гауптмана, стукнул сапогом о сапог, подпрыгнул, будто балерина, проорал что-то невнятное и хлобыстнулся на землю, растянувшись во весь рост.

— Пли! — вновь скомандовал Дутов.

Третий залп едва ли не начисто смел изрядно поредевшую цепь — от нее осталось лишь несколько человек. Они не замедлили развернуться и, горбясь, трусцой, оглядываясь, побежали назад. Казаки вслед им не стреляли. Лишь Еремеев высунулся из окопа по пояс и громко, приложив ко рту обе ладони, заулюлюкал. Казаки засмеялись — получилось это у Еремы здорово.

— Улю-лю-лю-лю! — в следующий миг прокатился по цепи уже многоголосый крик, возникший сразу в нескольких местах.

Немцы исчезли в кустах — будто бестелесные сквозь землю провалились.

— Духи, а не люди, ваше высокоблагородь, — убежденно произнес Еремеев.

Дутов покосился на него:

— Ну-ка, друг ситный, пройдись-ка по окопу, проверь, все ли живы?

— Да никого не зацепило, ваше высокоблагородь, швабы же совсем не стреляли, шли молча, будто кофию перепились.

— Выполняй, Еремеев, приказание! — Дутов повысил голос.

Еремеев приложил пальцы к виску и неспешно двинулся вдоль окопа на левый фланг.

— На время, пока мы находимся на этом плацдарме, будешь моим ординарцем, — бросил Дутов ему вдогонку.

— Й-йесть!

— Не слышу радости в голосе, — Дутов вновь напряг голос, поморщился — разговаривать на повышенных тонах он не любил.

— Й-йесть!

По окопу к Дутову пробрался Дерябин, лицо озабоченное, щеки испачканы глиной.

— Александр Ильич, нам эти трупы житья не дадут, — подъесаул ткнул рукой за бруствер, в поле, усеянное телами немцев. — Через три дня они вонять так будут, что здесь даже птицы переведутся.

— Что вы предлагаете? — Дутов провел биноклем по кудрявой неровной линии распустившихся кустов.

— Ночью стащить в одно место…

— Далеко мы их не утащим, — перебил Дутов подъесаула, — а вонять они будут и там… Выход один — зарыть их.

— Немцы не дадут нам этого сделать — они привыкли зарывать своих убитых сами. У меня есть план, — подъесаул сдвинул фуражку набок, вид у него мигом сделался лихим.

— Какой план? — Дутов продолжал разглядывать в бинокль неприятельскую сторону.

Длинная рябая полоса кустов оставалась безжизненна, пуста, смята.

— Взять человек десять германцев в плен и заставить их закопать трупы. В своих стрелять не будут — вот пусть пленные и сделают это дело.

Дутов сунул бинокль в кобуру, потер пальцами усталые глаза.

— В этом что-то есть, — сказал он, — разумное… Только за пленными надо на ту сторону идти — далеко. Да, вот еще чего: убитых нужно обязательно обыскать, забрать у них документы, еду, оружие, патроны. Всё это может нам пригодиться.

— Людей, чтобы обыскать трупы, мы сможем послать только когда стемнеет.

— За это время со стороны немцев следует ждать не менее трех атак. Тут такая гора наберется…

Следующую атаку немцы начали через сорок минут. Безжизненные зеленые кусты вдруг заколыхались, на поляну неожиданно выскочил маленький, шустрый, похожий на мышонка немец с серебряными офицерскими погонами на куцем, почти детском мундирчике и призывно махнул пистолетом. Из кустов выдвинулась цепь солдат.

Тактику немцы изменили — в этот раз они устремились на дивизион Дутова короткими перебежками: сделает солдат в огромной каске сидящей у него на голове, будто тыква, бросок, шлепнется на землю, отдышится и снова делает бросок. Вот так и шли фрицы на пешую команду войскового старшины Дутова.

Старшина покусал зубами свежую травинку, улыбнулся понимающе:

— Ну-ну!

Его команда была усилена пулеметами — с той стороны Прута, несмотря на частую фланговую стрельбу, прибыл плот с двумя «максимами» и несколькими ящиками с патронами. Расчеты — по два человека на каждый «максим» — добрались до плацдарма своим «ходом» — приплыли, держась руками за плот с обеих сторон и отчаянно болтая ногами.

Пулеметы Дутов поставил на фланги, — те казались ему слабыми. Солдаты расчетов выжали мокрое белье, обулись, и так, в сырых кальсонах, приготовились стрелять: бережливые были мужики, с казенным имуществом разговаривали на «Вы».

Ловчее всех совершал броски-перебежки маленький, схожий с мышонком немецкий командир — шустрости его можно было позавидовать. Дутов, глядя на это, всё покусывал травинку и как-то загадочно улыбался. Такая шустрость была не по его чреслам — это раз. И два — он никогда бы не повел солдат в лобовую атаку, обязательно схитрил бы, постарался отыскать какой-нибудь обходной маневр: зашел бы сбоку, ударил бы во фланг… В лоб своих солдат водят только те офицеры, которые имеют в черепушке лишь одну извилину, да и та каской натерта.

— Без моей команды не стрелять, — проговорил Дутов привычно, тихо, но голос этот услышали все, даже пулеметные расчеты, расположившиеся на флангах длинной окопной линии.

— Шустрые, как тараканы, — туда-сюда, туда-сюда, — раздраженно проговорил Еремеев, передернув затвор карабина, уронил голову на бруствер, втиснулся подбородком в глину, щекой прижался к прикладу, будто к девке какой.

Маленький проворный немец продолжал вести перебежками свое войско к окопам, занятым казаками. Не знал он, что на этом участке фронта воюют казаки, иначе не вел бы себя так опрометчиво — маху дала германская разведка, не предупредив командира. Сейчас казаки будут по одному выбивать наступающих, отщелкивать поштучно, как подгулявший кузнец — мишеньки в тире.

— Цепь, приготовиться, — прежним тихим, очень ровным голосом скомандовал Дутов, выплюнув травинку. — Пли!

Ударил залп — половина наступающих на ходу повалилась на землю. С флангов дружно врезали пулеметы, звонкий стук их легко раздробил воздух. Шустрый офицерик, похожий на вымахнувшего из глубины земли тролля, некоторое время катился по пространству словно бы сам по себе, невесомо и проворно перебирая ногами, потом подцепил на лету пулю, взвизгнул и завалился в воронку от снаряда — не видно его стало и не слышно, будто никогда и не было…

Через пять минут перед окопами, занятыми дутовской командой, было пусто — ни одной живой души, лишь летали крупные говорливые мухи, да несколько бабочек-капустниц кружилось в безмятежных хороводах. Казаки молча и заинтересованно смотрели на них…

А бабочки всё играли и кружились, переместившись, порхали над мертвыми телами, вызывая ощущение недоумения, горечи, торжества — всё вместе. Это сложное чувство подминало людей, лишало уверенности в себе, словно бы на них навалилась неизлечимая болезнь. Казаки приподнимались над окопами, темными, глубокими, будто ведущими в преисподнюю, над бруствером, словно над рукотворным рубежом, зачарованно следили за бабочками.