Книга "Сапер ошибается один раз". Войска переднего края - Артем Драбкин

Я думаю, что такое: водку поставил, сало за нее отдали, а водку нашу пьем. Как же мы домой-то пойдем? Затужили, переглядываемся, что уж скажешь, приняли хорошо. Когда все кончилось, он говорит:

— Мать, нам не хватило, дай-ка еще две бутылки! Вот вам на дорогу. — У нас отлегло от сердца. Оказывается, какой-то большой начальник, снабженец. Он, видать, знал все наши штучки-дрючки.

Водку прятали в лесу за забором. Один раз капитан Торбановский, фронтовик, шел на занятия с тросточкой через лес напрямик. Наши курсы были в лесочке — там раньше были центральные банковские курсы. Шел он, на трость оперся, она провалилась и наткнулась на бутылку с водкой. Он сразу все понял. Пришел, провел занятия, а после и говорит: «На сегодня все, товарищи курсанты, но у меня сегодня интересный случай был. Попал я в такое положение — на минное поле, но его кто-то плохо замаскировал, и я прошел мимо». Понимаете, какой человек? Другой мог бы и раздуть — а вот курсанты…

Пришел выпуск. Приехал даже начальник инженерных войск Красной Армии маршал Воробьев, выпускали нас всего 50 человек, представляете себе? Всем нам разрешили по 100 граммов водки на выпускном вечере. Мы по 100 граммов выпили, закусили, но у каждого водка-то своя была, и так мы нализались! Начальство большое сидит и перешептывается — как они воевать-то будут, со 100 граммов окосели? Потом мы их на руках вынесли, посадили в машину.

Слева направо: A. M. Журнаков, сержант Винниченко. 5 декабря 1944 г. Венгрия, г. Монор

Народ тогда уважал любого человека в военной форме, не то что сейчас. Я как-то приболел и попал из казармы в госпиталь. Я был ходячий, а там были и лежачие. Лежачим-то надо чего-нибудь принести. Через забор перепрыгнул, там газеты продают. Очередь большая, люди на работу идут. Я встал в очередь, а там сразу шепот: «Это военный, раненый, раненый, пропустите!» Пропустили как какого-то героя, а я на фронте еще не был.

— Вы говорите, что на курсах свободно ходили. Что помнится из настроений людей под Москвой и в Иркутске? Что они говорили о войне, о своей жизни?

— Только один раз я слышал такую историю. Мы ленинскую комнату оборудовали для себя в Москве, носили гипсовые фигуры вождей наших. Идем, какая-то пожилая женщина, прилично одетая: «Чего вы их носите на руках-то?» Мы думаем — дура, что ли. Враг будет разбит, победа будет за нами — такие настроения были. Трудно было, но все равно не стонали, не слышал я стона. В Иркутске, когда мы учились, маршал Чойбалсан вез эшелон с продуктами на фронт — я был в карауле. Мясо везли и все прочее. Один вагон отцепили и к нам 5 курсантов-монголов послали. Им на питание этот вагон говядины и баранины оставили — они хлеб не ели.

Как-то раз полевые тактические занятия у нас в Иркутске были, отступали, наступали. Вдруг пришел приказ занять оборону — и оказались мы на капустной плантации. Окапываться надо, а мы проголодались жутко и начали эту капусту есть, только хруст стоит. На спецподготовке в Москве уже хорошо кормили. Что интересно — в нескольких сотнях метров от нас был район Горки, за забором здания. Иногда выходили оттуда на прогулку старики в папахах. Оказывается, там разные ученые, академики работали, и их кормили гречневой кашей. В Иркутске одно нам надоедало — мяса было мало, все калории заменяли кислой капустой. По секрету скажу, занимались мы криминалом, жульничали. Допустим, на раздаче в кухне дежурит мой друг, а я иду разносить еду нашему курсу. Он обязательно тебе на пару порций больше поставит на поднос. Потом я буду дежурить — для него сделаю также.

Когда в авиашколе мы были, она еще по мирному времени жила, и курсантский паек летчика был удивительный. Так мне первый день понравилось — рисовая каша с маслом и изюмом, чай. Недели две даже официантки были и на столах скатерти, а потом с каждым днем становилось все хуже и хуже.

— Как после окончания курсов сложилась ваша фронтовая судьба?

— Я получил направление на юг, под Воронеж.

— Я знаю, что вы до этого на стажировку в Сталинград ездили?

— Не на стажировку. Нас, группу из трех человек, послали как специалистов. Немцы стали применять новую минную технику: новые неизвлекаемые мины, химические, мины-сюрпризы. С воздуха сбросят контейнер, а там до 500 мин. Пока он летит до земли, все предохранители срабатывают. Когда на землю ложится — там только инерционный замыкатель. Идешь — портсигар лежит. Ух, раззява какой-то потерял! Берешь, раз — руки нет. Я там недолго был. Мы их технику уже изучили в школе по разведданным.

— В чем ваше задание состояло — обезвреживать эти мины?

— Прежде всего обучить саперов на местах, ну и обезвреживать тоже. В штабе инженерных войск группы по 15–20 человек от каждого батальона мы инструктировали и сами учились. К этому времени немцы хитрые стали, их доктрина говорила: противника убить — слишком просто, убитого закопали, и все. А вот изувечить его — потери противника будут в 4–5 раз больше. Почему? Калеку надо поить, кормить, одевать, лечить. И мины маленькие стали, противопехотная мина как консервная банка. Там заряда не больше 50 граммов, может, а наступил на нее — оторвало или разбило ступню, пальцы оторвало. Вези потом калеку через всю страну, а так бы просто закопали. Такие мины-сюрпризы были.

И потом, боевого опыта у меня еще не было, все знания только теоретические. Нас даже учили, как собаками танки подрывать, как тренировать этих собак.

— Как раз сейчас дискуссия у историков идет о том, насколько эффективны были собаки.

— Понимаете, собака не знает, чей танк идет. Танк идет, а она думает, что там пища под танком, и бросается. Насколько эффективно? Тут было не до эффективности — надо было Родину защищать, понимаете?

— Вы лично на Курской дуге видели, как их применяли?

— Нет. Там была такая каша, что некогда было рот разевать. Мой взвод я подбирал для диверсионной работы, а потом кто-то скомандовал посадить нас на танки. Под Курском некогда было.

— То есть вы лично не видели, как на Курской дуге этих собак применяли?

— Нет, не видел. Чучело такой собаки есть в музее артиллерии, инженерных войск и связи в Ленинграде.

— Вы в июне 1943 года попали на Степной фронт. Это была 27-я штурмовая инженерно-саперная спецназа?

— Бригада была фронтовая, обслуживала весь фронт. Я не в спецназе был, а в 27-й отдельной минно-инженерной бригаде. После Ясско-Кишиневской операции ей присвоили наименование «Ясская». Ее называли мотоинженерная и минно-инженерная. Мотоинженерная — это все на колесах, но этих самых колес не хватало, и, наверное, поэтому называли минно-инженерная. В нашей бригаде грузовиков не было. Она называлась мотоинженерная, но техники не имела. Может, в электротехническом батальоне была, а в нашем не было.