Книга Исчезание - Жорж Перек

В сумерках Кит вдруг напал на бриг: сильнейший удар смял киль парусника и разнес в щепки весь бак. М. Д. ринулся на шлюпку капитана.

— Черт тебя раздери! — вскричал Ахав. — Я всегда буду желать тебе смерти. Из глубин Стикса я буду вызывать тебя на битву. Даже в аду я буду на тебя плевать и изрыгать дыхание мести и ненависти! Будь ты заклят, Кит, будь ты заклят навеки!

Ахав, привстав в шлюпке, метнул гарпун: гарпун впился и застрял. Раненый кит извернулся, линь натянулся и зацепился. Ахав кинулся распутывать; тут взлетевшая петля увилась вкруг шеи и выдернула капитана из шлюпки. М.Д. рванул линь на себя и, вздернув Ахава на белую спину, исчез в глубине.

Страшная бледная бездна разверзлась среди хляби, и белый вихрь затянул в нее, как в гигантскую пасть, мертвых людей, тщетные гарпуны, дырявые шлюпки, разбитый в щепки бриг, заклятием превращенный в плавучий катафалк…

Epicalypsis cum figuris: и все же найдется — всегда сумеет найтись — единственный выживший, сын из клана Амафиина, и расскажет, как видел заклятие и смерть в белизне зрачка финвала… белизна изведения, белизна изъятия, белизна аннуляции!

Ах, Белый Кит! Ah, Batty Kill!

На траурный ритуал расставания приехала целая ватага друзей и близких Хассана Ибн Аббу. У катафалка началась давка. Начиная с Ке Бранли к предместью Сен-Мартен тянулась неиссякаемая людская цепь. Весь Париж вышел на улицу, дабы направить юриста в миры иные. Пальцем тыкали в Аманду Ван Каменданте-Ривадавия и графа Урбена д'Агустини. Хыльга плакала. Аттавиани хмурился. Эймери Шум, пытаясь угадать смысл фрагмента «М. Д.» из дневника Антея, имел растерянный и даже чуть удрученный вид.

Хассана Ибн Аббу везли на кремацию в Ла Круа-де-Берни. Ему уже вырезали из камня красивую усыпальницу-мастабу; яшма перемежалась там чистейшим хрусталем, чище, чем трансваальский алмаз; медная плита с резными надписями была завалена лентами, венками, гирляндами, букетами, а также наградами за заслуги — признательные эдилы и эмиры выказывали искреннее уважение ушедшему юристу самыми высшими знаками: Рыцарский Крест, дер Зигкрёйц, звезда Нишан Ифтихар, Царский Медведь Ньюфаундленда, кардинальский Великий Крест Змея.

Публика заслушала десять речей. Сначала выступил Франциск-Арман д'Арсанваль, представляя Административный суд, чью структуру Хассан придумал с нуля, начиная с «а» и заканчивая «я». Затем эстафета перешла к Викеру, графу д'Эгийан, президенту «Бриттен энд Ираниен Банк»: целых двадцать лет эксперт Ибн Аббу был ему верным и преданным заместителем. Следующим вещал Имам д'Агадир, выбрав тему любви Хассана к стране, давшей ему жизнь. Затем блестящий curriculum vitae Хассана пересказал in exquisit english сэр Гэдсби В. Райт, чьи дела юрист вел еще в Кембридже и чью кандидатуру юрист ввел в Academia Scripti Magni. Затем Раймун Кенё указал на пусть и не крепкие, и все же нерушимые узы, связывающие юриста с Артелью.

Следующий панегирик зачитала Айрин Креймерман, референт гильдии «Юристы без границ», делая акцент на активнейшем участии Хассана в мирных инициативах правительственных, межправительственных и неправительственных делегаций и на значительный личный вклад в прекращение агрессии в различных частях света. Затем Ханна Зингер, активистка Лиги Других Прав и Различий, перечислила результативные действия юриста при защите притесняемых беженцев и перемещенных лиц, и даже привела в качестве примера четыре шумных дела: Еремея, Есипа, Ырчи и Юзефа. Затем Андре Леритье, велеречивый ученый секретарь Музея Изящных Искусств Рипетбурга, рассказал присутствующим, как Ибн Аббу (кстати, сам известный ценитель и щедрый меценат искусств) сумел найти следы исчезнувшей картины «Кунсткамера» кисти американца Генриха Кюрца (1913) и даже вернуть музею украденный шедевр. Затем инициативу перехватил преуспевающий бизнесмен Алекс Белински, принявшийся с увлечением расхваливать изысканный вкус юриста (гурмана и эпикурейца), а также — весьма некстати — рекламируя принадлежащую ему, бизнесмену, сеть пиццерий, где каждый вечер невзыскательную публику тешат гривуазными трюками артисты цирка и эстрады.

В финале, представляя Французскую академию наук, на трибуну вышел Каркапиньё. Десять лет назад, — заявил академик, — Академия рассматривала представленную на звание академика кандидатуру: цивилист-арабист Хассан Ибн Аббу был избран в третьем туре практически всеми членами жюри (из тридцати трех тридцать два — «за»; уже сам факт стал сенсацией) и назначен в секцию при инспекции «Наследие и письменные памятники», занимающуюся изданием Атласа Алжира. Сим назначением и званием Академия решила наградить главный труд Ибн Аббу, трактат на тему «Курганы и их инскрипты: urbs latina» (эту цепь укреплений не без успеха раскапывал в Тхугге (Дугге) некий ученый из Мюнхена, еврей, избежавший Аншлюса). Кстати, если верить легенде, Югурта эти укрепления пытался взять трижды, а Юба Африканский в этих местах жил (Titus Livius dixit); Траян даже приказал там изваять целый архитектурный ансамбль для наследника и приемника Адриана. Каркапиньё, ссылаясь на Пиганёля, назвал эти данные слухами и вымыслами.

Сии научные выкладки уже никак не были связаны с ужаснейшей смертью Хассана Ибн Аббу. И, тем не менее, некие слушатели заслушались и даже выразили симпатии ручеплесканием. Так как, невзирая на тихую речь, Каркапиньё умел завлечь публику.

Затем, развивая главный сюжет, Каркапиньё представил слушателям душещипательную характеристику Ибн Аббу: серьезный специалист, талантливый ученый, чья смерть, запечатав сей кладезь знаний и живительный ключ культуры, есть безутешная утрата и для Академии Наук, и для всей нации. Так как лишь Хассан Ибн Аббу сумел раскрыть связь между латинизацией и варваризацией, закладывая этим базу науки, пусть еще делающей первые неуверенные шаги, и, тем не менее, уже стремящейся — импульс устремления ей придал Хассан Ибн Аббу — к удивительным перспективам. Итак, будем же верить в семена, засеянные Ибн Аббу, и пусть принесенная ими жатва даст нам пищу на века, — изрек в заключение Каркапиньё, задыхаясь в избытке чувств. Присутствующие разделили чувства, запечалились сами и уже не решались ручеплескать. Некие даже заплакали.

И тут Эймери Шум увидел, как переминавшийся невдалеке мужчина улыбается. Вид у мужчины был искренний, дружелюбный и даже приятный, и сразу же вызвал у Эймери симпатию. На мужчине был изысканный реглан, шитый, наверняка, английским кутюрье. Эймери приблизился к нему и тут же принялся выспрашивать.

— Извините, а чем вас насмешил сей «дискурс»?

— Сей, как вы выразились, «дискурс», — сказал симпатичный мужчина, — имеет, как мне кажется, весьма значимую лакуну.

— Лакуну?! — не скрывая нетерпения, зашептал Эймери.

— Месяцев десять назад Хассан Ибн Аббу представил в специальную группу при Центре Научных Изучений диссертацию, краткий и все же, как мне думается, удачный трактат на тему jus latinum, а эту тему, я имею в виду римскую юриспруденцию, Хассан знал лучше всех, так сказать, a teneris unguiculis. В нем Хассан рассматривал еще неизученный аспект, ставящий в тупик целый ряд известных и заслуженных ученых: наличие и (в случае их наличия) характер предписаний укрепленным градам (urbes) и деревням (pagi еt vici) давать местным жителям (крестьянам и купцам) единый и равный статус, невзирая на закрепившееся различие, ставящее римлян выше приезжих, скажем, из Африки или Азии. Сей трактат, пусть схематичный и местами, как, например, в заключении, не всегда убедительный, раскрывал — утверждая предшествующие идеи, скажем, связь Сюзерен-Вассал (Люсьен Февр), слияние Шаман-Племя (Эмиль Дюркейм) и смыкание Незначащее-Значащее (Наум Чёмский), — механизм, исключающий гарантию равенства, и заключал следующее: результаты изучений неверны, если изначальный субстрат, генерирующий, как считали, и Насильственный захват вкупе с Эксплуатацией чужих стран, и Имперскую Латинизацию и Варваризацию, изучают, базируясь на Праве (являющемся как бы единым и эгалитарным). А значит, следует исключать любые клише и начинать с выявления инфраструктуры. Сами видите: чистый марксизм, да еще в Академии! Небывалый случай. Тем не менее все члены жюри были «за», исключая Каркапиньё (кличка «Кака при нём»): старикан, как мне рассказывали, кричал: «Какая чушь! Чушь! Чушь!»