Книга Ночь оракула - Пол Остер

Дойдя до этого места, я подумал: ничего страшнее в жизни мне читать не приходилось. Мало мне истории с младенцем — еще и чудовищное убийство. В сущности, я прочел заметку о конце цивилизации: эта съемная квартира в Бронксе была тем местом на земле, где само понятие «человеческая жизнь» утратило всякий смысл. Отдышавшись и уняв дрожь, я перечитал колонку уголовной хроники. Я почувствовал, что на глаза навернулись слезы, и закрыл лицо, чтобы никто этого не увидел. Если бы не люди вокруг, я бы, наверно, разрыдался, но усилием воли я сумел взять себя в руки.

Я вышел под проливной дождь. Придя домой и переодевшись в сухое, я прямиком направился к письменному столу и открыл синюю тетрадь на последней странице. Заметка в газете вызвала у меня тошноту. Надо было с ней справиться, а главное, избыть душевную боль. За час я исписал несколько страниц, переворачивая их с конца тетради; не хотелось залезать на площадь, отведенную для более серьезных целей. Выплеснув эмоции, я пошел на кухню и налил себе апельсинового соку. Когда я убирал пакет в холодильник, мой взгляд упал на соседний столик с телефоном, и только сейчас я увидел, что лампочка на автоответчике мигает. Странно. Час назад, когда я вернулся домой, никаких записей не было, а тут сразу две. И телефон вроде молчал. Звонок у нас громкий, через закрытую дверь слышно. Неужели я был так увлечен, что прослушал? Раньше со мной такого не случалось.

Первую запись оставила Грейс. Ее поджимают сроки сдачи оформления, и часов до восьми она пробудет на работе. Просит не ждать ее к ужину.

Вторую запись сделала Мэри Скляр, мой литературный агент. Ей позвонили из Лос-Анджелеса с предложением, чтобы я написал сценарий фильма, и она просит меня перезвонить ей по поводу деталей.{9} Я тут же набрал ее номер, но Мэри явно не спешила перейти к делу. Как все близкие мне люди, она сначала поинтересовалась моим здоровьем. После того как меня успели похоронить, они по сей день, хотя прошло уже четыре месяца, не могли поверить, что жив курилка.

— У меня все тип-топ, — ответил я Мэри. — Иногда случается упадок сил, но прогресс налицо.

— Ходят слухи, что ты снова пишешь. Это правда?

— Кто тебе сказал?

— Джон Траузе. Он позвонил мне сегодня утром, и в какой-то момент мы заговорили о тебе.

— Да, правда, но из этой затеи может ничего не получиться.

— Будем надеяться на лучшее. Я сказала киношникам, что ты начал новый роман, так что их предложение тебя вряд ли заинтересует.

— Но оно меня интересует, и даже очень. Если речь идет о приличной сумме.

— Пятьдесят тысяч долларов.

— Господи! Да с такими деньжищами мы с Грейс сумеем выбраться из ямы.

— Это несерьезный проект, Сид. И совершенно не твое. Научная фантастика.

— Что значит «не мое»? Давай уточним. Речь идет о фантастической науке или о научной фантастике?

— А есть разница?

— Не знаю.

— Они собираются делать римейк «Машины времени».

— Герберт Уэллс?

— Да. Режиссер Бобби Хантер.

— Это тот, который снимает блокбастеры? Откуда он про меня знает?

— Он твой поклонник. Прочел все твои книги, и ему понравился фильм «Чистый лист».

— Приятно слышать, но все равно остаются вопросы. Почему я? Почему именно на этот проект?

— Не волнуйся, Сид. Я позвоню им и скажу, что ты отказался.

— Дай мне пару дней подумать. Я перечитаю книгу, а там посмотрим. Чем черт не шутит. Может, мне в голову придет какая-нибудь интересная идея.

— Ладно, последнее слово за тобой. Я скажу, что ты рассматриваешь их предложение. Никаких обещаний. Ты должен хорошенько все обдумать, прежде чем принять решение.

— У нас где-то есть эта книга, я почти уверен. В бумажной обложке. Я купил ее в девятом классе. Прямо сейчас начну читать и через пару дней тебе позвоню.

Книга Уэллса, стоившая в 1961 году тридцать пять центов, включала в себя два его ранних романа — «Машину времени» и «Войну миров». Чтобы прочесть первый из них, меньше ста страниц, мне хватило часа. Роман меня сильно разочаровал — неуклюжий, плохо написанный социально-критический памфлет, рядящийся в приключенческие одежды, и, с какой стороны ни посмотри, получилось нескладно. Вряд ли кого-то могла заинтересовать прямая адаптация книги, тем более что таковая уже существовала. Если этот Бобби Хантер действительно знаком с моим творчеством, значит, он рассчитывает, что я найду какой-то новый, неожиданный поворот сюжета, что я сумею отойти от книги и предложить свежий взгляд на материал. Иначе зачем ко мне обращаться? Есть сотни профессиональных сценаристов с куда большим опытом. Любой из них мог бы перевести роман Уэллса на язык экрана, и получилось бы нечто похожее на фильм моего детства с Родом Тейлором и Иветт Мимьё, только с новейшими спецэффектами.

Если в этом романе меня что-то и зацепило, то исключительно его посыл — возможность путешествовать во времени. Впрочем, Уэллс и тут умудрился сплоховать: своего героя он отправляет в будущее. Размышляя над этой темой, я укрепился в мысли, что большинство из нас предпочли бы отправиться в прошлое. История Траузе о его девере со стереоскопом — хороший пример того, как мертвые держат нас и не отпускают. Если бы у меня был выбор, перенестись в будущее или в прошлое, я бы не колебался. Мне было бы куда интереснее с ушедшими, чем с еще не рожденными. С учетом всяких исторических загадок, остающихся пока без ответа, грех не полюбопытствовать, что представляли собой, например, Афины во времена Сократа или Виргиния во времена Томаса Джефферсона? Или взять того же родственника Траузе: как устоять перед соблазном новой встречи со своими близкими? Увидеть первое знакомство твоих родителей. Поговорить с юными дедушкой и бабушкой. Неужели кто-то променял бы такое на возможность заглянуть в никому не ведомое и совершенно непонятное будущее? Лемюэль Флэгг в «Ночи оракула» получил такой шанс — и потерпел оглушительное фиаско. Мы не желаем знать, когда мы умрем или когда нас предадут те, кого мы любим. Зато нам интересно, какими были наши усопшие при жизни, и мы многое отдали бы за любые подробности.

Я понимал, почему Уэллсу нужно было послать своего героя в будущее. Только так, забежав вперед и показав катастрофу английского классового общества, он мог силой художественного гротеска сделать свой тезис о несправедливости этого общества по-настоящему убедительным. Но, даже признавая за ним право на такой шаг, я не мог проигнорировать одну серьезную проблему. Коли житель Лондона — в конце девятнадцатого столетия! — сумел изобрести машину времени, логично предположить, что людям будущего это уже давно по силам. Если же все теперь могут путешествовать взад-вперед, то, стало быть, и в прошлом, и в будущем появилось немало «посторонних». Но подобное нашествие незваных гостей означало бы изменение лица эпохи. Паломничество из прошлого в будущее и обратно изменило бы саму природу времени. Из цепочки дискретных моментов, нанизываемых в одном направлении, оно превратилось бы в некую размытую туманность, где все события происходят одновременно. Проще говоря, стоит человеку совершить одно путешествие во времени, и время как таковое исчезнет.