Книга Расписной - Данил Корецкий

– Типун тебе на язык! – замахал руками толстяк. Пристяжь рассмеялась.

– Оп-ля, снова карта моя! – раздался радостный выкрик: Резаный опять выиграл. Это был здоровенный детина с наглой рожей, он заехал в хату только вчера, но сразу же стал затевать игры и уже в пух и прах обыграл троих. Все трое были предельно обозлены и между собой шептались, что новичок шулерничает. Но сделать предъяву в открытую никто не отважился.

– Как катаешь, гад?! – Хорек замахнулся, но Резаный оказался быстрее и сильным ударом сбил его с лавки.

– Все чисто. Давай, расплачивайся!

– Хрен тебе! Думаешь, я не видел, как ты передернул?

Хорек оскалился, вытирая разбитые губы, сквозь серые зубы протиснулся нечистый язык, глаза лихорадочно блестели.

– Меня за лоха держишь? Только я с тобой не по-лоховски расплачусь! Брюхо вспорю и кишки на шею намотаю!

– Глохни, гниль, башку сверну!

Хорек бросился вперед и вцепился противнику в горло, свалив его на пол. Они покатились между шконок.

– Растяните их! – крикнул Микула и вздохнул. – На кой мне эти рамсы? Только зарулил к людям, а уже все перебаламутил. И вообще скользкий… Вчера полдня терли базар – много непоняток вылезло. Слышь, Катала, накажи его! Пусть заглохнет. А потом я его пробью по хатам, как-нибудь точняк подтвердится!

Несколько человек быстро разняли дерущихся. Хорек успел расцарапать противнику лицо и укусил за руку.

– Гля, он психованный! – Новичок показал всем прокушенную кисть.

– Ладно, заживет, – небрежно сказал Катала. – Давай с тобой картишки раскинем. Я никогда не базарю: выиграл, проиграл – без разницы.

– Давай раскинем, – неохотно ответил Резаный. – Только без интереса.

– Почему так? У меня и табак есть, и бабки, и хавка!

– Не, на интерес не буду. Я видел, как ты колоду держал.

– Да ладно. Не бзди!

– Сказал – нет! Без интереса – давай.

Катала задумался. Брови на лице картежника выгнулись домиками, выдывая напряженную работу изощренного ума.

– А хочешь, давай поспорим, что ты со мной на интерес сыграешь?

Резаный насторожился.

– Это как? Заставишь, что ли?

Катала усмехнулся:

– Да ты что! Ты же в путевой хате, тут беспределу не бывать… Кто тебя заставит? Сам сыграешь.

– Сказал же: я играть не буду!

– Вот и выиграешь спор! К тому же я против одного твоего рубля десять своих ставлю.

– Против одного моего десять своих? Так, что ли? Если я сотню поставлю, ты тысячу, что ли?

– Точно! Тысячу!

Резаный колебался. В тюрьме деньги имеют другую цену, чем на воле. И тысяча рублей – это целое состояние.

– Харэ. Только без подлянок. Давай смотрящих за спором, перетрем условия!

Смотрящими вызвались быть Зубач и Скелет.

– Значит, так… – Резаный загнул палец. – Первое: я на интерес с ним играть не сяду. Второе: ни он, ни кто-то другой меня заставлять не может.

Он загнул еще один палец.

– Третье: я ставлю сто рублей, а он тысячу. Так?

Катала кивнул:

– Так. Два уточнения. Ты добровольно сядешь со мной играть на интерес еще до ужина.

– Хрен. Вообще не сяду.

– До ужина…

Зубач и Скелет внимательно слушали.

– Расчет сразу, – сделал второе уточнение Катала. Резаный оживился:

– Значит, после ужина ты мне отдаешь бабки!

– Отдаст тот, кто проиграет, – опять уточнил Катала. – Сразу, как проиграет, так и отдаст. Согласен спорить?

Новичок подумал.

– Смотрящим все ясно?

– Конечно, брателла, – сказал Зубач. – Ясней некуда.

Вольф не понимал, как Катала собирается надуть новичка, но не сомневался, что своей цели картежник добьется.

– Ладно, спорим!

Резаный и Катала пожали друг другу руки, Скелет разбил рукопожатие.

– Спор заключен, – объявил он. Катала хищно улыбнулся:

– Давай, расплачивайся!

– Чего?! – возмутился новичок. – Я что, сел с тобой играть?

Катала кивнул:

– Да. Только что. Спор на интерес – это и есть интересная игра. Ты проиграл. Давай стольник.

– Что за херня! Мы спорили, что я в карты не сяду!

– Разве? Про карты разговора не было. Давай у смотрящих спросим!

– Это точно, про карты речи не было, – подтвердил Зубач. Скелет согласно кивнул.

– Был базар про игру на интерес, – буднично объяснил Катала. – Ты в нее сыграл. Мы договорились, что расчет сразу. Где мой стольник?

Лицо Резаного вспотело, он затравленно огляделся.

– Это лоховская. Я платить не буду!

Микула придвинулся ближе.

– Ты имеешь право на разбор. Пиши малевку старшим, как раз сейчас и погоним.

– Точно, у меня все готово. – Калмык, сверкая раскосыми глазами, протянул пахану скатанную в узкую трубку газету, туго, виток к витку, обмотанную по всей длине резинкой от трусов.

– Давай сюда!

Микула привязал тонкую нейлоновую нитку из распущенного носка к сломанной спичке, а спичку вогнал в изготовленную из жеванного хлебного мякиша «пулю», вставил ее в трубку и передал калмыку. Расписной смотрел с интересом, встретив его взгляд, Микула пояснил:

– Менты здесь все время «дороги» рвут… Приходится стрелять… Пока попадешь так, чтоб прилипла, задолбишься совсем! Да и легкие надо иметь охеренные… Вон у него хорошо выходит.

– Шестая, принимай «коня»! – оглушительно заорал калмык в наглухо заплетенное проволочной сеткой окно. – Шестая, «коня»!

– Я так скажу, Володя, – доверительно обратился Шнитман к Расписному. – Уже то хорошо, что зона-то политическая в лесу!

– А чего хорошего? – мрачно отозвался Вольф, наблюдая, как калмык осторожно просовывает свою духовую трубку сквозь неровное отверстие в сетке. Кто знает, что написал смотрящий в очередной малевке да что пришлют в ответной…

– Воздух там хороший, свежий, лесной! Это очень Для здоровья полезно…

– А-а-а…

В пересыльной камере Владимирской тюрьмы содержалось всего пятнадцать человек, и в отличие от Бутырки здесь можно было дышать, но свежести в этой спертой, вонючей атмосфере явно недоставало.

Калмык сделал долгий вдох и, прижавшись губами к трубке, резко выдохнул. Резаный настороженно наблюдал со своей шконки. По лицу было видно, что он не ждет от ответа ничего хорошего.