Книга Блаженные шуты - Джоанн Харрис

Виновность очевидна. Никто и слова в защиту не скажет. У судьи Реми оказался богатый выбор — как же, Лемерль предоставил ему столько возможностей. Воровство, порча, самозванство, ересь, бродяжничество, колдовство, убийство — любое из этих обвинений могло по закону окончиться смертным приговором. Другой бы — верующий — мог обрести утешение в молитве, но молиться я не умела. Для таких, как мы, любил повторять Леборнь, Бога не существует, потому что мы не созданы по его образу и подобию. Мы — блаженные шуты, недоделанные, в нас что-то треснуло при обжиге. Откуда нам знать, как надо молиться! А если б знали, что могли бы мы сказать Ему?

Я села, опершись спиной о каменную стену и вытянув ноги на утрамбованном земляном полу, и так просидела до самого рассвета, согревая обеими руками новую жизнь в своем чреве, слыша через стену звуки чьих-то рыданий.

Как вдруг что-то вывело меня из забытья. Кругом была кромешная тьма, но я отчетливо услыхала звук отодвигающегося дверного засова и крадущиеся шаги по ступенькам лестницы. Опираясь спиной о стену, я с трудом поднялась на ноги. Спросила шепотом:

— Кто здесь?

Теперь до меня донеслось сдерживаемое дыхание приближавшегося человека, шелест одежды о стену. Во тьме, хоть дрожала дрожмя, я воздела недрогнувший кулак. Ждала, чтоб подошел поближе.

— Жюльетта!

У меня екнуло сердце:

— Кто ты? Откуда знаешь мое имя?

— Умоляю, Жюльетта... У нас мало времени.

Я медленно опустила кулак. Я поняла: это Доктор Чума, тот, который уже пытался меня предупредить, чей голос был так удивительно знаком. И еще знаком запах, сухой запах химикалий.

— Джордано? — В изумлении выдохнула я во тьме.

Из темноты взволнованно донеслось:

— Тс-с-с! Говорю же, девушка, нет времени. На-ка, возьми!

На меня упало что-то мягкое. Одежда. Что-то пропахшее плесенью, наподобие рясы, вполне пригодное, чтоб прикрыть наготу. Прикидывая, что все это значит, я стала ее натягивать.

— Так. Теперь ступай за мной. Быстро. У нас считанные секунды.

Люк над ступеньками был распахнут. Первым в него пролез Доктор Чума и помог мне выбраться наружу. Меня, уже привыкшую к темноте, свет в коридоре мгновенно ослепил, хоть на стене висел один-единственный светильник. Еще плохо соображая, я повернулась к старому другу, но его скрывали длинноносая маска и черный плащ.

—Ты — Джордано? — снова спросила я, потянувшись рукой и касаясь колдовской маски из папье-маше.

Доктор Чума покачал головой:

— Вечно ты с вопросами! Я подсыпал стражнику слабительного в похлебку. Тот гоняет в нужник каждые десять минут. На сей раз он позабыл ключ.

Джордано уж было подтолкнул меня к двери. Но я вскинулась:

— А как же мои друзья?

— Нет времени! Если бежишь одна, у нас обоих есть шанс. Идешь ты или нет?

Я замерла в нерешительности. В этот миг я словно услышала из-под черной маски голос Лемерля, и даже будто, как я шепчу ему пошло, гадко в ответ: Возьми меня. Брось остальных. Меня возьми.

— Никогда! — яростно сказала я себе. Да, если бы Лемерль позвал меня, я бы, возможно, и пошла. Но это «если бы» такое крохотное, такое нетвердое, чтоб строить на нем свое будущее. Почувствовав, как мое не родившееся дитя шевельнулось во мне, я поняла: стоит мне сейчас проявить слабость, тень Лемерля потом постоянно будет мне отравлять радость общения с моим ребенком.

— Без товарищей не пойду! — сказала я.

— Вот упрямая! — прошипел, обернувшись ко мне, сражавшийся с замком старик. — Всегда была упрямая, как ослица! Может, они и правы, ты и в самом деле ведьма. Видно, сам диббук[27]в твоей рыжей башке засел. Ты губишь нас обоих.

Рассветный воздух пахнул свободой. Мы, с жадностью глотали его на бегу. Я рвалась остаться вместе со всеми, но Джордано грозно и яростно настоял, и я подчинилась. Мы мчались по улицам Эпиналя, укрываясь в тени, пробиваясь закоулками по колено в мусоре. Точно в полусне, я не соображала, что со мной происходит; наше бегство протекало в каком-то лихорадочном небытии. Прорывы в памяти: лица в трактире, в свете красного фонаря рты разинуты в беззвучном пении; луна, скачущая над краем облака, кромка леса, подчерненного снизу; башмаки, сверток с едой, припрятанный под кустом плащ, рядом привязанный мул.

— Бери. Это мой. Никто не спохватится, он не украден.

Джордано по-прежнему маски не снимал, но я узнавала его по голосу. Волна нежности накатила на меня:

— Джордано... Как давно это было... Я думала, ты умер.

До меня донесся сухой трескучий звук; должно быть, он рассмеялся.

— Так просто от меня не отделаешься! — И строго добавил: — Да беги же ты, наконец!

— Постой! — сказала я.

Я дрожала и от страха, и от волнения.

— Я так долго искала тебя, Джордано. Что сталось с нашей труппой? С Жанеттой, с Габриелем, с...

— Не время. С тобой хоть всю ночь болтай, вопросов у тебя не поубавится.

— Хотя бы одно скажи. — Я схватила его за плечо. — Скажи, и я уйду.

Он помедлил, кивнул. В своей маске он походил на большого грустного черного ворона.

—Да, — сказал он наконец. — Изабелла...

И в тот же миг я поняла, что матери уже нет на свете. Все эти годы я не ворошила память о ней, спрятав у самого сердца, как оберег: ее горделивый стан, ее улыбку, ее песни и ее заветное слово. Оказалось, она умерла во Фландрии, так глупо, от чумы; теперь о ней только и остались обрывки памяти да сны.

— Ты был рядом с нею? — дрогнувшим голосом спросила я.

— А ты как думаешь? — отозвался Джордано.

Любовь случается нечасто, но длится вечно, — будто прошелестели слова моей матери, тихо-тихо, в его хриплом вздохе. И я поняла, почему он следовал за мной, почему рисковал ради меня жизнью, почему не мог теперь взглянуть мне в глаза, открыть свое лицо, спрятанное под маской Доктора Чумы.

— Сними маску, — сказала я. — Я хочу видеть тебя, прежде чем уйду.

Лунный свет озарил лицо старика, глаза ввалились так глубоко, будто то была уже иная маска, как и прежняя — безглазая, но еще более трагичная в его потугах изобразить улыбку. Влага, выступившая из глазниц, скатилась в глубокие борозды по обеим сторонам рта. Я хотела было его обнять, но он резко отстранился. Он всегда терпеть не мог, чтоб к нему прикасались.

— Прощай, Жюльетта. Беги не медля, не теряй ни минуты, — то был голос прежнего Джордано, резкий, отрывистый, мудрый — Ради своей и их безопасности не ищи остальных. Захочешь, продай мула. Передвигайся в темное время.