Книга Спутники Волкодава. Путь Эвриха - Павел Молитвин

Ремень наконец лопнул, и молодая женщина, скинув путы, принялась усердно растирать онемевшие руки.

— Для Вечной Степи настали новые времена, и кто не приспособится к ним, заплатит за это жизнью… — продолжал вещать Хайкан, глядя на видневшиеся под разошедшимся воротом плечи Тайтэки. Поймав его взгляд, она подняла руку, чтобы застегнуть халат, но не сводивший с нее глаз Тамган негромко приказал:

— Не делай этого.

— Да как ты смеешь!.. — начала было Тайтэки гневно и замолчала, окончательно осознав, что выбора у нее нет. В Вечной Степи и впрямь многое изменилось, если Тамган мог посулить бросить ее дочь на съедение муравьям и Великий Дух не испепелил его на месте.

— Благодарю тебя, Хайкан, я вижу, слова твои проникли в душу этой женщины, — нанг протянул шаману чашу с архой и, когда тот осушил ее, кивнул Тайтэки: — Проводи дорогого гостя до порога.

Пленница негодующе сверкнула глазами, поджала губы и, грациозно поднявшись с войлока, последовала за шаманом к выходу из шатра.

Глядя в спину удаляющегося Хайкана, Тайтэки ощутила, что сейчас самый подходящий и, быть может, последний момент, когда она, кинувшись со всех ног в ночной мрак, способна еще избежать домогательств Тамгана. Однако мысль о дочери и сознание того, что только чудо способно вывести ее из становища кокуров, удержали женщину от решительного шага. И тут нанг кокуров холодным голосом произнес:

— Вернись, не забывай о муравейнике. Тайтэки попятилась от входа в шатер и обернулась.

— Подойди ко мне, — велел нанг, и молодая женщина, почувствовав неожиданное облегчение от того, что теперь ей не надо ничего решать и выбор, если таковой и был у нее, уже сделан, шагнула к Тамгану.

— Ближе.

Лениво, словно нехотя, нанг протянул руку, и она ощутила мозолистые пальцы на своем горле. Он гладил ее неторопливо и уверенно: подержал в ладони подбородок, коснулся нижней губы, снова вернулся к горлу, скользнул по нему концами пальцев. Горячая ладонь легла между ключицами, и Тайтэки с ужасом ощутила, как зарождается в ней желание, сердце начинает стучать быстрее и громче, колени слабеют, а по спине ползут капли жаркого пота.

— Расстегни халат.

Она протестующе замотала головой, но руки сами собой принялись расстегивать костяные пуговки. Сухие и жесткие ладони нанга легли на плечи Тайтэки, она потупила глаза и чуть слышно выдохнула:

— Нет! Пожалуйста, не надо…

Халат вместе с рубашкой упали к ее ногам, и Тамган, кривя неулыбчивый рот, скомандовал:

— А теперь проверь, не ошиблась ли ты, назвав меня мерином.

Пленница вновь замотала головой, желая, чтобы все это поскорее кончилось, и в то же время понимая, что, как бы она ни упиралась, ей придется исполнить все приказания нанга, потому что отступать теперь было бы глупо и смешно. Драться и кричать на потеху расположившихся за стенами шатра нукеров Тамгана следовало раньше…

Нанг надвинулся на обнаженную женщину, рука поймала толстую косу, вцепилась в затылок.

— Ну? Делай, что я сказал, моя стройноногая лань! И если тебе так уж нужно оправдание, считай, что делаешь это ради своей дочери.

Он заставил ее откинуть голову и впился губами в горло, потом в грудь… Тайтэки застонала, изгибаясь и переступая с ноги на ногу, чтобы не упасть. Левая рука нанга пробежала по животу, коснулась внутренней стороны бедер и вторглась в святая святых ее тела.

— Не-ет… Не… А-а-а! — Молодая женщина выгнулась подобно натянутому до предела луку и, чувствуя, что ноги отказываются ее держать, обхватила Тамгана руками за шею.

Даже в шутку ей не следовало называть его мерином, ибо он ни в чем не уступал Фукукану. Более того, к сорока годам Тамган постиг нехитрую истину, гласящую, что, ежели мужчина хочет завоевать женщину — ему следует больше думать о ней, чем о себе. Совершенно справедливо полагая, что подобного рода жертва по прошествии времени с лихвой окупится, он заставил Тайтэки рыдать и кричать от наслаждения весь остаток ночи, и к утру она готова была признать, что сами Боги Покровители отдали ее в умелые руки нанга кокуров. К сожалению, Фукукан не ведал об этом ни сном ни духом и неведению этому еще суждено было в урочный час принести свои плоды.

5

Щурясь на восходящее солнце, Эврих поудобнее устроил связанные руки на коленях и некоторое время наблюдал за сегванами, дружно работающими веслами. Несмотря на самые верные приметы, северо-восточный ветер не стихал, и, как Демитар ни мудрствовал, в конце концов ему все же пришлось свернуть бесполезный парус. «Косатка» второй день шла на веслах, мореходы ворчали и, конечно, винили во всем аррантского колдуна. Эврих даже не пытался возражать. На острове Спасения, когда он попробовал убедить сегванов в своей непричастности к чародейству, ему изрядно намяли бока, и теперь у него не возникало никакого желания искушать судьбу. Хотя маленькую победу он все же одержал, отказавшись браться за весло. Помогать своим тюремщикам он не согласился бы даже под страхом смерти. Сегваны вынуждены были отступить и, естественно, относиться к нему после этого стали еще хуже.

— А жаль, — пробормотал Эврих, испытывая к обидчикам своим, как это часто с ним случалось, именно жалость. Гневаться, сердиться или ненавидеть их он решительно не мог, потому что суеверие этих здоровенных отважных парней было чем-то сродни детской боязни темноты, и винить во всем происшедшем ему следовало только себя самого. Во-первых, за то, что дал спутникам повод заподозрить его в причастности к ведовству, а во-вторых, за то, что не сумел доказать злобный умысел Демитара, возведшего на него поклеп по наущению Хономера. В том, что капитан обвинил его, стремясь угодить Избранному Ученику Богов-Близнецов, Эврих не сомневался, однако исправить что-либо он сейчас все равно не мог и, вместо того чтобы предаваться бесплодным сожалениям, вернулся к сочинению баллады о последнем плавании Ас-тамера. Прикрыл глаза и начал старательно вспоминать, что же он почувствовал при виде каменного утеса, прозванного мореходами Всадником…

…Нас шквал подхватил и по морю понес,

И вот перед нами воздвигся утес.

Из туч и из волн — восклицательный знак,

Страшится которого каждый моряк.

Как всадник, что поднял коня на дыбы,

Как призрак возмездья, как символ беды —

Он вырос. И нам не спастись, не свернуть!

Мы встретимся: грудью ударимся в грудь…

Увы, нам судьбу выбирать не дано,

И рады взлететь мы, но ляжем на дно…

Всегда не хватает разбега на пядь,

Чтоб нам научиться как птицы летать.

И каменный Всадник — законный удел

Того, кто как птицы летать захотел.

…А даль так манила: чиста и светла,

Еще бы немного — и вот два крыла

С серебряным звоном плеснут за спиной…

Все ближе и ближе зловещий прибой.