Книга Вампиррова победа - Саймон Кларк

Дважды прочитав строки и намеренно не обращая внимания на приклеенную скотчем муху в верхнем левом углу, он затолкал письмо в ящик ночного столика.

Почему ты не разорвал письмо и не спустил обрывки в туалет?

Потому что знаю, что мне потребуется еще раз перечитать его, прежде чем уничтожить.

Оторвись от этого, Дэвид, К чему тебе опять разыгрывать из себя мессию? Почему ты должен вбирать в себя чужие страдания?

Давний спор, который он мысленно прокручивал каждый раз, когда на коврике у его двери появлялось одно из писем Катрины.

Он выглянул в окно гостиницы, подумав, не пройтись ли ему быстрым шагом по холмам, в пустой надежде на то, что скорость движения позволит ему стряхнуть с плеч призрак Катрины — да, как же (как будто это поможет), доктор Леппингтон. Признайся — ты человек, затравленный прошлым.

Рыночные торговцы стали собираться, когда дождь пошел сильнее. Из окна ему была видна подъездная дорожка, где всего пару часов назад он изо всех сил пытался извлечь руку рабочего из водостока. Он подумал, не позвонить ли в больницу, чтобы справиться о состоянии пострадавшего.

Чтобы вновь сыграть дешевого мессию? И снять часть боли этого человека и вобрать ее в себя? Поэтому ты стал врачом? Не для того, чтобы исцелять, а для того, чтобы красть чужую боль? Будто какой-то вампир? Вместо крови ты питаешься их страданиями?

Да перестань же, Леппингтон, кисло подумал он. Письма Катрины всегда действовали на него отравляюще. Да ладно тебе, черт побери, ты же неплохой парень. Будь добрее к себе — ради разнообразия.

Он подошел к бюро, на котором стоял обязательный подносик с чайником, бесплатными пакетиками растворимого кофе, крохотными стаканчиками со сливками и маленькой упаковкой крекеров в целлофане.

Теперь мой рецепт... забудь о письме.

Проще сказать, чем сделать.

Катрина Уэст была его первой настоящей любовью. В школе они были неразлучны: вместе делали домашние задания, вместе ели ленч. И когда пришло время, вместе спали — первый его сексуальный опыт. Это были сногсшибательные выходные в августе, когда родители отправились в отпуск, оставив его дома одного.

Вот когда быть одному дома действительно здорово.

Катрина отыскала какую-то убедительную отговорку для своих родителей, и они провели восемнадцать крайне жарких и потрясающих часов на его односпальной тахте. Им обоим было семнадцать.

Семнадцать лет. Почти что старик, если речь идет о потере невинности, подумал он. Лучше поздно, чем никогда. Боже, с какой гордо поднятой головой он ходил неделю, последовавшую за этим переломным уик-эндом.

После школы их пути разошлись. Он отправился в Эдинбург изучать медицину, она — в Оксфорд. Катрина была звездой средней школы Локстет: фотография в газете, рукопожатие мэра, открытие Летнего праздника — все, как полагается.

Через полгода все пошло прахом.

Однажды к нему в общежитие пришло письмо от матери Катрины, в котором говорилось, что у Катрины случился нервный срыв; он по сей день дословно помнил это письмо. Очевидно, в состоянии шока миссис Уэст набросала ряд обрывистых фраз, похожих на старомодную телеграмму. Катрина в больнице. Очень плохо. Мы очень волнуемся.

Там Катрина и пребывала с тех самых пор. После многих месяцев тестов и тщательного обследования психиатр пришел к диагнозу «параноидальная шизофрения».

Часто шизофрения поддается лечению хлорпромазином, в более редких случаях — электрошоковой терапией. В случае Катрины болезнь пустила корни особенно глубоко. Налицо были все симптомы: навязчивые идеи, галлюцинации — как слуховые, так и зрительные. Она слышала голоса, она была убеждена, что за ней постоянно следует сгустившаяся из теней фигура, получеловек-полузверь. Она создала собственную систему магической защиты от нападения зверочеловека, а именно: она всегда носила только голубое, должна была чистить зубы строго определенным образом (шесть раз вверх-вниз, потом еще три раза слева направо, повторяя при этом непрерывно «голубой, голубой, голубой»).

Если она не предпринимала этих ритуализированных мер предосторожности, то приходила в состояние маниакального ужаса, и ей приходилось делать укол успокоительного. Некоторое время спустя она стала страдать навязчивой идеей, что зверочеловек — это ее школьная любовь, Дэвид Леппингтон. Что он претерпел какое-то ужасное перевоплощение. Что он хочет выпить ее кровь и съесть ее сердце.

По просьбе ее семьи он перестал навещать Катрину в психиатрической лечебнице. Это было пять лет назад. Стоило ей увидеть, как он идет по палате, нервно сжимая корзинку с фруктами в отчаянно потеющих руках, она испускала пронзительный визг, а потом убегала, не разбирая дороги от ужаса. Но именно тогда и начались письма. Поначалу она писала ему по два-три раза в день. И всегда это были вариации на одну и ту же тему:

Дорогой Дэвид.

Я знаю, чего ты хочешь от меня. Я чувствую твою страсть, твою жажду украсть мою кровь. Кровь бесценна: кровь — это растворенная жизнь; кровь — это красные рубины; рубины встречаются в коронах, в земле; в земле, которая тверда под ногами; та самая твердая земля поддерживала одеяло, на котором мы лежали, когда ты вонзил в меня свой пенис. Я знала, что этот пенис не извергнет семя жизни; он вытянет кровь из меня; он был трубой, которая выкачает из меня кровь. Моя кровь потечет в твоих венах...

Письмо бредило и бредило, перескакивая с одной на другую в цепочке столь же фиксированных, сколь и хаотичных ассоциаций (хрестоматийный симптом шизофрении, из тех, что он заучивал, будучи студентом, — только никто и никогда не ждет, что во власти этого отвратительного недуга может оказаться любимый человек).

Я знаю, ты меня убьешь, говорилось в письмах, ты выпьешь мою кровь; ты съешь мое сердце; я умру в твоих сильных руках...

Классический комплекс мании преследования, хрестоматийный симптом.

Я слышу твои шаги за дверью моей квартиры (на самом деле — ее больничной палаты); босые ноги с черными ступнями, как у собаки или сиамской кошки...

Шизофреникам зачастую не удается разделить реальность и фантазии.

Я молюсь на голубое. Теперь только голубое может меня спасти. Голубой — это цвет неба и вен у меня под кожей; тех самых вен, которые ты прокусишь и будешь сосать; твой пенис вторгнется в ту полость и еще раз пустит мне кровь. Ты человек с сердцем вампира, Дэвид Томас Леппингтон. Пожалуйста, съешь ее, а не меня(голубая линия бежит вверх по странице от слова «ее» к приклеенной скотчем мухе). Я пришлю тебе еще. Поверь мне. Пощади меня. Я пришлю еще. Я пришлю котенка, если смогу. Съешь его — не меня. Хотя я смирилась, я стоик, я исполнена фатализма. Я знаю, что умру в твоих сильных руках...

И так далее. Он разорвал пакет с крекерами. Шорох дождя об оконное стекло начал раздражать его больше, чем можно было бы рационально объяснить, и он это знал. Письмо Катрины разъедало, как ржавчина или кислота. Иначе не скажешь. Чертово письмо разъедает его. Нужно...