Книга Ратник. Меч времен - Андрей Посняков

Вот она, классовая сущность боярского прихвостня! Правы были Маркс с Энгельсом, ах, как правы — Михаил теперь убеждался в этом на личном примере.

— Что ж нам теперь, с голоду помирать?

— Так в корчме ж только что ели! — вполне справедливо возмутился Ефим, впрочем, немного подумав, тут же смилостивился. — Ин ладно, после вечерни зайдете на летнюю кухню… Марфа, челядинка, что-нибудь сыщет вам… А завтра с утра — пожалует и боярин-батюшка.

Боярин-батюшка… Вон оно теперь как!

В церкви Мише не понравилось — душно и народу полно. Дьячок быстро читал что-то непонятное тихим гнусавым голосом, собравшийся народ его не слушал — толкался, что-то обсуждал, иногда даже — тихонько, но без особого страха — смеялся. И не сказать, чтоб это все были какие-нибудь, не приведи господи, атеисты — молились вполне истово, крестились с размахом, кланялись — вот-вот лбы расшибут. А вот как-то в Святое Писание не вникали. Или это дьячок слишком уж тихо читал?

Отстояв вечерню, пошли обратно на усадьбу — ну, куда же еще-то теперь? Новоявленные закупы — Михаил с Авдеем и Мокшей — и прочие холопы-челядинцы. Выглядели они, надо сказать, вовсе не так уж и грустно — шутили, задирали встречных девок, смеялись. Глядя на них, и ребята повеселели, особенно — Авдей, а то уж совсем было нос повесил.

— Слышь, Михайло… А может, и в самом деле, неплохо здесь будет?

Миша лишь пожал плечами в ответ:

— Может быть, и неплохо. А может… Кто знает? Поживем — увидим.

Ну а пока действительно было неплохо. Даже пес Трезор больше не рычал — видать, привык и спокойно лежал возле своей будки.

Вроде как грозившийся целый день вот-вот пойти дождь так и не хлынул, налетевший с волховских заливных лугов теплый, пахнущий духмяными травами ветерок растащил тучи, высветлив в темнеющем вечернем небе яркую просинь. Оранжевый закатный шар солнца обдал город пожаром, выклюнулись в небе серебристый месяц и звезды. Похоже, завтра не стоило ждать дождя…

Челядинка Марфа — дебелая повариха лет тридцати с мощными бедрами и талией, словно у необхватного дуба — встретила новоявленных закупов не особо приветливо, однако снеди собрала — крынку молока, лепешку, десяток вареных яиц и изрядный шмат жаренной на вертеле рыбины, по виду — лососи или форель. Так что поужинали плотно, даже яйца еще на утро остались. Поужинали да легли спать уже на новом месте, в избе: парни — на полатях, а Михаил — на широкой лавке, подложив под себя спрошенного по пути на конюшне охапку свежего сена.

Утром — до восхода еще! — закупов разбудил тиун. Лично проследил, чтоб умылись, причесались чтоб, даже лапти не забыл прихватить — босоногим. Ходил вокруг, вздыхал, инструктировал:

— Как взъедет в ворота боярин-батюшка, так сразу кланяйтесь в пояс… В ноги токмо не вздумайте кинуться — хозяин того не любит.

— О как! — Миша поднял вверх большой палец. — Слыхали, парни, — не любит!

— От того, что кидаются-то в ноги кто? Всякие просители, челобитчики… надоели они батюшке боярину хуже горькой редьки, — вскользь разъяснил Ефим. — Уж и деваться от них некуда стало… пришлось велеть высечь. И ведь все одно — не унимаются, жалятся друг на дружку, да на меня… Вы-то жалиться, надеюсь, не будете?

— Да не на что пока, — выходя на улицу, хохотнул Михаил. — Ну, где он там, наш хозяин?

Боярин-батюшка, хха!!! Губернатор!

Боярин Софроний Евстратович появился ближе к полудню — а до этого времени все слуги с усадьбы никуда не уходили, ждали. Явился не один — с двумя отроками — наверное, сыновьями или уже внуками. Сед был боярин, лицом красив, представителен: в седле сидел как влитой, борода на ветру развевалась. На голове у боярина шапка соболья, рубаха верхняя до колен, длинная, голубая, на шее — ожерелье узорчатое с самоцветами, пояс с золотыми бляшками на солнце сверкает — глазам больно, — на поясе — меч в красных сафьяновых ножнах, на плечах — плащ зеленого шелка, горностаевым мехом подбитый. Конь под боярином вороной, в золоченой сбруе… Представить даже трудно, сколько вся эта краса стоит? Уж не меньше, чем какой-нибудь там «хаммер»… да «хаммер» что — железяка… а здесь… Конь, конь-то какой! Красавец!

Отроки — один на вид лет четырнадцать, другой помладше — были чем-то похожи на отца (или деда?), — оба держались гордо, поглядывали вокруг с важностью. Аккуратно подстриженные волосы их отливали на солнышке золотом или, лучше сказать, перепрелой соломою. Тот, что помладше, в красном распашном плаще поверх зеленой рубахи, тот, что постарше — в синем. Кони под мальчишками ничем не уступали боярскому, разве что казались куда как смирнее.

Позади отроков — и на лошадях, и пеше — толпились вооруженные слуги, одетые, конечно, не так, как боярин, но тоже празднично, красиво.

Пес Трезор, выскочив из будки, разлаялся — но был тут же угомонен привратником Семеном.

— Здрав буди, боярин-батюшка! — по знаку тиуна собравшиеся во дворе люди поклонились хозяину в пояс. — Да не оставит тебя Святая София своими милостями, и чад твоих тоже…

Милостиво кивнув людишкам, Софроний Евстратович спешился с помощью сразу двоих слуг — для пущей важности — и неспешно прошествовал в хоромы. Отроки, так же кивнув, подались вслед за батюшкой, а уж за ними — слуги. Двое тотчас же встали на крыльце у дверей, небрежно скрестив короткие метательные копья-сулицы. Не потому, что боярин кого-то на усадьбе своей опасался, а тоже — для важности.

— Ефимий! — почти сразу же вышел на крыльцо слуга. — Батюшка-боярин видеть желает.

Пригладив бородку, тиун тут же бросился на зов, едва не споткнувшись на высоких ступеньках. Интересно было бы, если б споткнулся — покатился бы вниз, завывая, прямо вон, в чуть подсохшую лужу.

Михаил усмехнулся, в подробностях представив сию картину, а потом подумал, что лужа эта, наверное, не понравится и самому боярину — как так, на мощеном дворе — и вдруг лужа. Перемостить бы нужно!

Так и вышло! Выскочив из сеней, Ефим споро спустился с крыльца и, махнув рукой, отправил всех на работы. Всех, кроме троих, недавно попавших в кабалу, закупов — этим было велено взять лопаты и заступы — вытащить дубовые плахи, подкопать, снова положить — чтоб уж никогда больше тут никакой лужи не было.

Лопаты — полностью деревянные, лишь рабочий край был обит узкой железной кромкой — удивления у Михаила не вызвали — видал он такие на раскопе. Не сами, правда, лопаты, а лишь железную обивку. Поплевав на руки, заступами споро подцепили край плахи, поднатужились, приподняли… И, тут же бросив работу, почтительно поклонились спустившемуся с крыльца боярину с сыновьями.

— Ефимий! — по-хозяйски позвал Софроний Евстратович.

— Слушаю, господине! — проворно выскочив, неизвестно откуда, тиун тут же застыл в позе «чего изволите-с?».

— Пойдем-ка, пройдемся… глянем…

Тяжело повернувшись, боярин быстро зашагал по двору, направляясь к конюшне и саду. Позади поспешали отроки и свита, тиун же, постоянно оглядываясь и подобострастно щурясь, бежал впереди.