Книга Ананасная вода для прекрасной дамы - Виктор Пелевин

— Об этом, Джорджайя, — сказал я тихо, — тебе поведают мои ангелы.

11

Шмыга долго выкладывал на зеленом сукне треугольник из бильярдных шаров. Потом прицелился и ударил. Треугольник разлетелся с сухим треском — словно пирамида из высохших черепов. Разбив столько судеб сразу, Шмыга, похоже, удовлетворил служебный инстинкт и положил кий на бильярд.

— Может быть, товарищ генерал, известить высшее руководство? — спросил Добросвет.

— На этой стадии? — поднял глаза Шмыга. — Зачем?

— Сообщить, что князь мира сего — он на самом деле того… С двойным дном.

Шмыга покачал головой, и на его губах появилась снисходительная улыбка — так улыбается взрослый, когда ребенок просит о чем-то трогательном и несуразном.

— Ты, Добросвет, может, и сечешь в своих порошках, — сказал он, — но логику высшего руководства не понимаешь ни хера. Вот подумай. Ты первое лицо. И у тебя два советника. Один — это несокрушимый и легендарный князь мира сего, благодаря заветам которого все твои предшественники по многу лет оставались у власти. А второй — это какой-то убогий генералишка, который тебе говорит, чтобы ты не слушал князя мира сего, потому что он, типа, двойной князь. А тебе не похуй ли, какой он — двойной, тройной или четверной, если ты точно знаешь, что именно на нем все держится с самого Иосифа Виссарионовича? И чего ты вообще ждешь от князя мира сего? Что он будет носить значок «Отличник боевой и политической подготовки»? Так мы сами таких давно не носим.

— Но если его синтезируют американские спецслужбы, значит…

— Значит, — перебил Шмыга, — князь мира просто выбрал такую легенду. Такой, э-э-э… способ манифестации. А мог явить себя черным козлом. Или вообще лужей свиной мочи, и пришлось бы с ней работать. Ведь это черт, понимаешь? У него все проявления должны быть зловещими, лукавыми и полными лжи. Поэтому пиндосы тут совершенно не помеха, а даже наоборот. Неужели не понятно? Черта сажей не измажешь. Компромата на Сатану не бывает. Потому он и Сатана.

Мне стала ясна иезуитская логика Шмыги — и, надо сказать, я был впечатлен подобной глубиной инфернального прозрения. На Добросвета эти слова тоже подействовали, но он не сдавался.

— А если мы никак не будем от себя комментировать, — начал он, — а просто сообщим, что нам стало изве…

— То результат будет один, — перебил Шмыга. — Руководство решит, что произошла утечка стратегической информации. Операцию остановят, а нас…

Шмыга не договорил, но мы поняли.

— Так что же делать? — спросил Добросвет.

— Будем выяснять, как они гонят волну на Кремль, — сказал Шмыга. — Я имею в виду — в техническом плане. И перехватывать канал связи. Отключим их приемник, поставим свой.

— Зачем?

— А затем, что после перехвата я смогу лично выйти на контакт с первым лицом и сказать — так и так, хотите верьте, хотите нет, но чертом теперь командуем мы. Он мне скажет — каким нахуй чертом? А я скажу — а тем, что раньше с вами разговаривал. И материалы на стол… Вот тогда он поверит. И то, кстати, не факт. Поверит, только если сам черт все подтвердит.

— А как мы перехватим канал?

— Работать будем по трем направлениям, — ответил Шмыга, уставившись вдаль. — Нет, по четырем. Во-первых, будем прочесывать эфир. Как-то эти сволочи ведь передают. Может, прямо из посольства. А может, ретранслятор ездит, как у нас. Но здесь надежды мало, сигнал кодировать они умеют. Во-вторых, проверим все места в Кремле, где в пятидесятые и шестидесятые был ремонт. В саму Гранитную комнату нас, понятно, никто не пустит — да нам и ни к чему. Приемник не в ней, а где-то рядом. Надо выяснить где. И как они с него на мембрану сигнал подают — небось еще по тому проводу, который от Лаврентия Павловича остался. В-третьих, через ангелов постараемся получить от Буша хоть какую-нибудь запись этого Гагтунгра. Чтобы понятно было, какой у черта голос и что он обычно говорит. А в-четвертых…

Он перевел глаза на меня.

— В четвертых, — сказал он, — срочно будем готовить собственного Люцифера. Чтобы было с чем выйти в эфир в случае чрезвычайной государственной необходимости.

— То есть вы хотите…

— Не хочу, — сказал Шмыга. — Ой как не хочу. Но придется.

— И опять я? — спросил я.

— А кто ж еще, — отозвался Шмыга. — Ты у нас на этой поляне лучший агент. Не бойся, прямой эфир не нужен. Тут вообще одноразовый случай. От тебя понадобится… Хм… Как бы сказать… Такая пламенная речь с меморандумом о намерениях. Типа как от главного Вельзевула, который командует всеми этими гагтунграми. Самого старшего по званию.

— А зачем?

— Чтобы по твоей команде передать эстафету другому черту. Нашему. Дадим тебя в записи. Может, и голос обработаем — низких частот прибавим или там пустим на медленной скорости. Главное, звучать должно так, чтобы руководство поверило. А оно, Семен, много всяких голосов слышит. Твоя задача — обеспечить эмоциональную убедительность. Сделай, короче, зов со дна ада. А остальное мы уж как-нибудь сами.

— Но ведь я…

— Не дергайся, — сказал Шмыга. — Дадим тебе не лимон грин, а целых два.

— Но я же с Бушем занят.

— А Буш все, — махнул рукой Шмыга. — У него срок кончается, и вообще он уже отработанный пар. Разведем напоследок на запись Гагтунгра, и хорошо. Но для этого есть ангелы. А у вас, ребята, теперь новый фронт работ.

Он повернулся к Добросвету.

— Задача ясна?

Тот кивнул.

— Готовь Семена прямо с завтрашнего дня. Нет, прямо с сегодняшнего.

— Но как же Буш? — повторил я растерянно. — Что я его, просто брошу?

Шмыга недобро засмеялся.

— А почему нет, — сказал он. — У вас последний разговор вполне подходящий был. Пусть думает, что это ему за папу и Беловежскую пущу, гы-гы-гы… Вечная богооставленность. Ладно, пацаны, времени у вас мало, максимум десять дней. Потом предъявите своего черта, и постарайтесь, чтобы мне стало страшно. А иначе страшно станет вам…

— А почему вы думаете, что нам десяти дней хватит? — спросил Добросвет.

— Потому, — ответил Шмыга. — Это ведь не духовное восхождение. Может, подниматься к Богу и долго. А падение — это всегда быстро. Один ослепительный миг. Так что времени я дал с запасом.

Второй раз за сегодня Шмыга удивил.

Когда он вышел из комнаты, я ощутил волну жалости к Бушу. Тот настроил против себя весь мир, но все-таки имел в жизни одно утешение, одну усладу и радость. Ради нее он готов был терпеть любые унижения и удары судьбы. И вот ее отнимал этот равнодушный упырь — и я ничем не мог помочь человеку, которого успел узнать и полюбить.