Книга Четвертый звонок - Марианна Гончарова

Шекспировские страсти

Мама пришла на рынок покупать яблоки.

— Дама, купи лучше эти, — тыкает пальцем продавец в самые дорогие яблоки.

Мама выбрала другие. Продавец-молдаванин, румяный, как Дед Мороз, запаковывая товар, маме:

— Дама, эта яблока тоже хорошая — Флорина звать. Так имя этой яблоки. Румынской. Флорина, имя такой есть румынской.

Оно и видно, думает мама, что Флорина. Яблоки яркие, красные, бокастые, как веселые шумные цветущие румынские девушки в национальных пестрых костюмах.

— А на, возьми этот яблок, дама, — предлагает продавец маме, протягивая яблоко из тех, что самые дорогие, — возьми подарок, пробуй. И потом еще придешь к меня — этот яблок купить. Глостер — такое имя это яблок, Глостер.

— Глостер? Герцог? — Мама удивляется, подымает брови.

— Та не, дама, Глостер его такой фамилие этот яблок.

— Ну да. Фамилия — Глостер. Имя — Ричард.

— Какой Ричард? Рихард? Не, то другой яблок. Нету их. Не сезон для Рихард.

Мама пришла домой, положила яблоко Глостер на блюдечко. Говорит:

— Это Глостер.

— Милорд? «Примите мой привет, светлейший герцог», — я откликаюсь вскользь, но почтительно.

— Ну что, — размышляет мама над красивым, как будто лаком покрытым, элегантным яблоком, — без гнева занесу над ним предательский кинжал?

И занесла. И взрезала. И Глостер оказался несладким, терпким, кислым, а с виду был — красавец и король…

Мама, прочтя эти строки, заметила, что с дяденькой — продавцом яблок, в следующий раз так и будет разговаривать. Шекспиром и без сожаления: «Чтобы лжеца изобличить».

Представляю себе, что дяденька подумает: «Офелия сошла с ума». Примерно так и подумает дяденька.

История про Алену

Подруга моя рассказывает:

— Однажды у моего мужа появилась поклонница. Есть такие женщины, которые принимают обычное хорошее отношение за ухаживание. То есть вот появляется на их горизонте мужчина, воспитанный, приятный, милый, улыбчивый, ну и — к чему скрывать — мужчина, который любит понравиться всем. Ну и зачем ему букой держаться, все люди ему приятны, его мама хорошо воспитала. А у женщины этой в знакомых раньше мало кто вот такой был, обходительный, вежливый. В основном или приставали, или посылали. Что греха таить, есть в мире и такие отношения. Есть. И вот у нее в зобу дыханье перехватывает, и она начинает мечтать. И с каждым днем все больше и больше, подробней и подробней она мечтает. И уже в следующий раз, когда она его случайно встречает, — в ее мечтах у него и у нее уже все было!

И она даже капризничать начинает и предъявляет претензии. А он растерян, он же вообще не в курсе ее мечт, но у нее-то уже все решено. И она пишет ему эсэмэску: «Я — женщина сильная». Он уже просто пугается, боится, думает: во попал. Улыбнулся пару раз, поклонился приветливо при встрече, а тут такое. Сильная она женщина. А вдруг это угроза. Еще поймает и побьет. Она названивает. Потому что ей надо. То просто поговорить, то посоветоваться, то пожаловаться. В конце концов, ей одиноко же… У них же — отношения же, ну?! Мы же в ответе за тех, кого…

Звонит и звонит, бедная.

А я как раз дома с маленьким ребенком.

Дома. В декретном отпуске. А она звонит. И муж мне: слушай, умоляю, поговори с ней сама, пожалуйста. Вот мужчины всегда так — сначала распустят хвост, а потом — иди, жена, собери мои перья.

А я ему:

— Уж нет, сам ее пригрел, сам и разговаривай. Я — мать кормящая. Мне нервничать нельзя.

А он норовит куда-то спрятаться, говорит, больше не могу. Она меня мучает. Я ее боюсь. Умоляю, ответь ей.

Звонит. Я ее спрашиваю, мол, девушка милая, а как вас зовут?

А она:

— Меня зовут Алена. Аленушка. Потому что у меня папа русский был, и в маму мою влюбился, и решил жениться, и они в Россию поехали с родственниками знакомиться, а там столы накрыли, и баян играл, и стали праздновать, что он девушку привез, а он сильно запил, и маме сказали, ты домой едь сама, а он, как отойдет, так сразу следом за тобой приедет, и уже там будете жениться, жить да поживать, добра наживать. А он так и не приехал, еще не отошел, наверное, но мама назвала меня в честь его — Аленушкой.

— Как это? Его что — Алён зовут? Ален?

— Его звали Иван.

— А?

— Ну он из России, и это русское имя, а он…

И я ей аккуратно:

— Хватит. Я все поняла. — И потом вкрадчиво: — Алена, а вы не хотите знать, как меня зовут?

— Не, — отвечает, — потом ведь надо сказать «очень приятно», а мне ж не очень приятно. Че ж приятного-то?

Я ей:

— Алена, а ничего, что мужчина, которому вы постоянно звоните, женат и не очень хочет с вами разговаривать.

И она, искренняя, молодец, отвечает:

— Ну, конечно, плохо! — и тут же начинает всхлипывать и трубку бросила.

Через день она пришла. Вот просто пришла по-свойски к нам домой. Рыжая и в мелких химических кудряшках. Стихи свои приволокла. Это вот ужас сразу — мало что кудряшки, а тут еще стихи — просто дикий ужас! Что-то такое вроде: «Я тут чужая… Чужая совсем. Чужая навек…» И опять рыдать. Ну наказанье божье. Я ее утешаю, в личико ей заглядываю, чай несу, спрашиваю — чтобы разговор поддержать, чтобы от горьких мыслей отвлечь, она ведь сидит, плачет и не уходит:

— А где вы работаете, Аленушка?

— На бойне, — отвечает тихонько, всхлипывает, вытирая предложенным платком глаза и нос.

Я ее кулаки осмотрела, мускулы. Мысленно прорепетировала, как схвачу ребенка и куда удирать буду, если что, и переспрашиваю робко:

— На… на бойне?

— Ага, — вздыхает тяжело. — На бойне.

— За-за… Забойщиком?

— Та неее, — отвечает, — медсестрой в медпункте. Я не с мясом работаю. Я — с людьми. Только работы нету совсем. Они ж все здоррровые как эти. Морды во такие! Румяные все. Водку ведрами жрут.

— К-к-кто?

— Бойщики эти. Наши. На бойне.

— А-а-а-а, — протянула я, разглядывая девушку.

— Ну да… — Она опять вздохнула и тяжело замолчала, иногда кивая головой своим мыслям, глядя в пол, комкая листочки со своими стихами толстыми, крепкими, уверенными пальцами.

— Алена, так вы… Это… Вы… Зачем… Вы… Вы меня простите, а вы зачем пришли? Вы чего хотите?

— А! Вот! — спохватилась Алена. — Вчера я ехала в автобусе вечером и разговаривала с Богом…

— С кем?!

— С Богом. А с кем же еще?

— В автобусе? С Богом?..