Книга Белая ночь - Дмитрий Вересов

— Лет эдак пятьдесят, — сказал Акентьев, саркастически улыбнувшись, и отчетливо, чтобы все слышали, с отвратительным скрежетом стал пережевывать зубами стекло. — Если не драматизировать, то очень похоже на обыкновенный сухарь, господа.

Он проглотил и запил из того же надкушенного стакана. Девчонки все еще стояли, затаив дыхание. Ждали чего-то ужасного. Марков заметно нервничал.

— Ну? Ты жив?

— А что, я не похож на живого?

Никакого восторга на его лице не было.

И смотрел он на всех теперь с совершенно убийственным выражением. Так, как будто с трудом вспоминал, что это за дети тут собрались.

— Кто-нибудь еще хочет? — вдруг спросил он, обводя всех взглядом и протягивая надкушенный стакан. — Рекомендую…

Все действительно были под впечатлением. Не каждый день такое случается у тебя на глазах.

Альбина не понимала, что с ней происходит. Ее прямо трясло от какого-то перевозбуждения.

И хотелось всем нагрубить и уехать, хлопнув дверью. Они все идиоты и не понимают, что могло бы случиться. Как в зоопарке. А она была среди них и тоже смотрела. Нет, Акентьева жалко ей не было. Если бы что случилось — так ему и надо. Но она была среди них и дала ему возможность всю эту сцену отыграть. А надо было действовать решительно. Подойти и вырвать у него это злосчастный стакан. Почему она стояла и смотрела? Ведь она не знала, что такой трюк существует давным-давно. А Акентьев сыночек известного режиссера. У них в актерской среде такие шуточки в почете. Не стал бы он этого делать, если бы не знал, что это не опасно. Подлец. И она представила себе даже с некоторым наслаждением, что было бы, если бы он забился в судорогах и изо рта у него потекла бы струйка крови. Как бы потом она оправдывалась перед отцом и объясняла, что они стояли, как овцы.

«Они — это они. А ты — это ты», — сказал бы ей отец. И был бы прав. Он с детства внушал ей, что стадное чувство губительно. Благодаря его наставлениям, со стадом она себя никогда не ассоциировала. Чувствовала свою исключительность. Но вот сегодня — прокололась. Раззевалась. На душе было мерзко. А все вокруг до сих пор пребывали в телячьем восторге.

Она не выдержала, подошла к нему и сказала со всем презрением, на которое только была способна:

— Ну ты и кретин! И выходки у тебя кретинские! Большего имбецила я в своей жизни не видела!

Она стояла перед ним в какой-то охотничьей стойке, глядя исподлобья.

А он равнодушно скользнул по ней глазами, повернулся и стал рассматривать сокровище Маркова. Она не ожидала, что он промолчит, и вместо того, чтобы повернуться и уйти, как следовало бы, так и стояла зачем-то в своей стойке.

И достоялась.

Он обернулся к ней и сказал:

— Ладно. Я — имбецил. Но это не так заметно, как то, что у тебя задница толстая. Но я же не кричу тебе об этом в лицо?

Ей хотелось провалиться на месте или убежать. Но она взяла себя в руки. Бросила высокомерно и с улыбкой:

— Сопляк. — И, медленно повернувшись к нему спиной, сказала совершенно обычным голосом:

— Мне домой пора. Девчонки, поехали?

— Да мы вас проводим, — испытывая противоречивые чувства, засуетился Перельман.

— А вот провожать нас не надо! — медленно и отчетливо произнесла Альбина. — Спасибо, Кирюша! Все было прекрасно! Не переживай.

* * *

Когда за девчонками закрылась дверь, Марков сказал:

— С тебя «Блэк Саббат».

— А мы о сроках не договаривались, — самодовольно ответил Акентьев.

— Ты что, думаешь, после сегодняшнего тебе еще что-то светит?

— Именно после сегодняшнего и засветило.

Столько работы проделано. И неприятной, прошу заметить.

— Ладно, пойдем. У меня там бутылочка портвешка заныкана.

И уже потом, подперев голову руками, Кирилл с Серегой слушали лекцию об укрощении строптивых.

— У Стругацких прочел, что, мол, женщины самые загадочные существа на земле и, кажется, знают что-то, чего не знаем мы, люди. Даже Стругачи считают, что девки — не люди. А загадочны они не более, чем жующие козы. Если ты хороший пастух с хорошей хворостиной, то никаких сложностей содержание целого стада не представляет.

— Ну, а любовь? Ладно там, жены в халатах, я понимаю, меня самого раздражают. Но музы-то в конце концов, нужны. Если музу хворостиной — она уйдет, и весь твой творческий заряд упрет с собой.

— Муза — это особая порода коз, — со знанием дела сказал Акентьев. — С нее шерсть надо чесать. Только и всего. Ну, особый паек. А все остальное то же. И хворостина, и колокольчик на шее.

— А Альбина? — спросил Серега Перельман, заедая портвейн докторской колбасой, которую по-хозяйски напилил Марков.

— И Альбина, — коротко ответил Акентьев, а потом добавил:

— Коза, которая возомнила себя пастушкой, а всех кругом — козлами.

— И что ты будешь делать?

— А вот это моя маленькая профессиональная тайна. Тебя интересует результат.

— Но колесо ты все-таки проиграл. Я свое завтра распечатываю.

А Альбина в это время, злая, как черт, возвращалась по темному переулку домой. Но чем ближе она подходила к дому, тем на душе у нее становилось легче. И когда она уже вошла в подъезд, ее охватило острейшее ожидание счастья. Она кинулась к почтовому ящику и вытащила оттуда конверт. И даже прижала его к груди, зажмурив от радости глаза. И все неприятности, которые она сегодня переживала, показались не такими уж страшными. Какому-то идиоту Акентьеву что-то в ней не нравится… А другие зато пишут ей такое:

"В твоих умных глазах

мне смеется сама красота,

Потому что от мертвого

эти глаза отличили живое.

Я желаю тебе,

чтобы ты оставалась чиста,

Ведь тогда и расставшись с тобой,

Я останусь с тобою".

Глава 6

ЛИТЕЙНЫЙ ПРОСПЕКТ

В первую неделю после Нового 1958 года в библиотеку ходили только студенты. И это Флору очень радовало. Однажды, изучив и примерно определив для себя область интересов «своего» читателя, она выудила из спецхрана редкое издание древнегреческих трагедий.

Там были уникальные комментарии дореволюционной профессуры. В общем каталоге этой книги просто не было.

И когда объект, как всегда, пришел за своими книгами, Флоpa набралась смелости и положила на стол перед ним свой трофей.

— Думаю, вам это может быть интересно. Она посмотрела на него с таинственным видом, и шепотом добавила, оглянувшись по сторонам:

— Спецхран. Перед вами сдал один привилегированный человек.