Книга Безнадежность - Колин Гувер

Проклятье.

— Если бы я от тебя пряталась, я бы попросту осталась в постели.

Я уверенно иду к нему. Надеюсь, со стороны не заметно, что внутри у меня всё трясётся. Крохотная частичка моего существа разочарована, зато все остальные части глупо и до отвращения счастливы. Прохожу мимо него и присаживаюсь на край тротуара, чтобы растянуться. Вытягиваю ноги, наклоняюсь вперёд и прячу лицо в коленках — чтобы сделать растяжку, но, в основном, чтобы не смотреть на своего собеседника.

— Я не был уверен, что ты сегодня появишься.

Он садится на тротуар прямо напротив меня.

Я выпрямляюсь.

— Почему это? У меня-то нет никаких тараканов. И потом, дорога не принадлежит ни тебе, ни мне.

Он опять проделывает эту штуку: смотрит на меня и обдумывает своё следующее высказывание, и под его пристальным взглядом я почему-то тоже немею. У него эта манера входит в привычку, пожалуй, пора придумать ей название. Он словно удерживает меня взглядом, пока думает, намеренно ничем не выдавая свои мысли. Никогда прежде не встречала человека, который так тщательно взвешивал бы свою речь. Словно количество слов ограничено, а он хочет использовать только те, что абсолютно необходимы.

Я перестаю растягиваться и смотрю на него, не желая сдаваться в этих «гляделках». Не позволю ему отрабатывать на мне всякие джедайские трюки, как бы мне самой ни хотелось провернуть то же самое с ним. Он совершенно непроницаем и в ещё большей степени непредсказуем. Он дико меня злит.

Он вытягивает вперёд ноги и руки.

— Помоги мне, я тоже хочу растянуться.

Ишь, расселся, вытянул руки, словно собирался играть в ладушки. Если бы кто-нибудь проезжал сейчас мимо, воображаю, какие бы поползли сплетни. Сама мысль вызывает у меня смех. Я кладу пальцы на его отрытые ладони, и он несколько секунд тянет меня на себя. Потом ослабляет усилие, и теперь я тяну его на себя; он наклоняется вперёд, только, в отличие от меня, продолжает с изнуряющим упорством смотреть мне в глаза.

— И между прочим, — замечает он. — Вчера не мои тараканы полезли наружу.

Я тяну сильнее, уже больше от злости, чем от желания ему помочь.

— Ты намекаешь, что у меня тараканы?

— А разве нет?

— Поясни, — требую я. — Терпеть не могу уклончивости.

Он смеётся, но это раздражённый смех.

— Скай, прошу тебя, пойми — я не из тех, кто уклоняется от ответов. Я сказал тебе, что всегда буду с тобой честным, а для меня уклончивость равна нечестности.

Он отстраняется назад и тянет меня за собой.

— Сейчас был весьма уклончивый ответ, — замечаю я.

— А ты меня о чём-то спрашивала? Говорю же: если хочешь что-то узнать обо мне, просто спроси. Похоже, ты считаешь, что знаешь меня, но ведь ты по-настоящему не задала мне ни одного вопроса.

— Я тебя не знаю.

Он снова смеётся, встряхивает головой и отпускает мои руки.

— Ладно, забудь.

Встаёт и уходит.

— Погоди. — Я подскакиваю и волокусь за ним. Если у кого-нибудь есть право сейчас злиться, так это у меня. — Что я такого сказала? Я тебя не знаю. Чего ты опять разобиделся?

Он останавливается, разворачивается и делает несколько шагов мне навстречу.

— Мы общаемся несколько дней, и мне кажется, я заслужил немного другое отношение. Я давал тебе кучу возможностей спросить обо всём, что тебя интересует. Но по какой-то причине ты предпочитаешь верить слухам, хотя от меня ты не услышала ничего, что бы их подтверждало. И для человека, о котором тоже ходят всякие сплетни, ты судишь немного предвзято, тебе не кажется?

Сплетни обо мне? Если он надеется получить дополнительные очки, намекая, что между нами есть нечто общее, его ждёт облом.

— Так значит, всё дело в этом? Ты думаешь, что новенькая шлюшка почувствует родственную душу в подонке-гомофобе?

Он стонет и с досадой хватается за голову.

— Скай, прекрати!

— Что прекратить? Называть тебя подонком-гомофобом? Ладно. Давай проверим, как работает твоя политика честности. Так было или не было? Ты избил в прошлом году того парня так сильно, что тебя на год отправили в колонию?

Он упирает руки в боки, качает головой и смотрит на меня с чем-то очень похожим на разочарование.

— Когда я сказал «прекрати», я не имел в виду «перестань меня оскорблять». Я имел в виду «перестань оскорблять саму себя». — Он делает шаг в мою сторону, сокращая разрыв между нами. — И да, я надрал ему задницу так, что он чуть не сдох, и если бы я снова встретил этого ублюдка, сделал бы то же самое.

В глазах его пылает гнев, и я слишком напугана, чтобы спросить, в чём там было дело. Он обещал быть честным, но его ответы так ужасны, что уж лучше бы я не задавала вопросов. Я отступаю назад, он делает то же. Мы оба молчим, и я не могу понять, почему вообще с ним до сих пор разговариваю.

— Сегодня я не хочу с тобой бегать, — говорю я.

— И я не расположен с тобой бегать.

И с этими словами мы расходимся в противоположных направлениях. Он — к своему дому, я — к своему окну. Бегать в одиночку я сегодня тоже не расположена.

* * *

Я забираюсь в спальню ровно в тот момент, когда начинается дождь, и на мгновение мне становится жалко Холдера, которому ещё нужно добежать до дома. Но только на мгновение, потому что карма — большая стерва, а Холдер сегодня определённо испытывал её терпение. Я закрываю окно и бреду к кровати. Сердце колотится так, словно я только что пробежала три мили. Впрочем, колотится оно от немыслимой злости.

Пару дней назад я встретила парня и уже поцапалась с ним больше, чем с любым другим своим знакомым. За 48 часов знакомства с Холдером я успела поругаться с ним больше, чем за все четыре года дружбы с Шесть. И я даже не понимаю, чего он вообще со мной заморачивается. Думаю, после сегодняшнего утра перестанет.

Я беру с тумбочки конверт, открываю его и достаю письмо Шесть. Укладываюсь на подушку и начинаю читать, рассчитывая отвлечься от хаоса, царящего в моей голове.

Скай,

Надеюсь, к тому моменту, когда ты будешь это читать (ведь я же знаю, что ты прочтёшь моё письмо только через некоторое время), я буду крутить безумную любовь с каким-нибудь страстным итальянским парнем, совсем не думая о тебе.

Но вряд ли, потому что я буду думать о тебе постоянно.

Я буду думать о наших ночах, мороженом, фильмах и парнях. Но больше всего я буду думать о том, почему я тебя люблю.

Назову всего лишь несколько причин: я люблю, что тебя корёжит от прощаний, переживаний и эмоций, я ведь сама такая же. Я люблю, когда ты ковыряешь клубнично-ванильную часть мороженого, оставляя мне шоколадную, поскольку знаешь, что я его обожаю, хотя ты обожаешь его тоже. Я люблю, что ты не чумная и с тобой легко, хотя ты жестоко вырвана из общества и вот-вот превратишься в какого-нибудь амиша.