Книга Спящий с Джейн Остин - Дэвид Эйткен

Я думаю, в настоящее время ситуация такова: лишь министр по делам Шотландии (еврогерманский чиновник номер 7429 — если использовать полное название) может санкционировать мое освобождение. Ну, разумеется, после того, как это дозволит Германия. И прежде чем это произойдет, он должен увериться, что я оказался одним из немногих людей, переживших тотальное безумие и сумевших полностью восстановить рассудок. А на хрупкие плечики бедной юной Дебби ляжет неприятная обязанность: ей придется решать, могу ли я, пройдя соответствующий курс лечения, выйти на свободу, чтобы снова убивать. Предполагается, что я буду пригоден для возвращения в большой мир. Исцеленный. Пригодный для постели Джейн Остин. Привет, общество!

Теперь уже и я, и вы отличнейшим образом осведомлены, что, даже если меня подвергнут лоботомии, кастрации, языкотомии и изменению пола, а затем применят электрошок к тому, что от меня останется, — это ничего не изменит. Едва лишь выйдя на улицу, оно тотчас же отправится к ближайшему кварталу красных фонарей, вывалив наружу обрубок языка и держа наготове свой совочек для вычищения ушного воска. Однако возможно ли убедить в этом женщину? Конечно же нет, старина. Проще сварганить домашний суп, когда «Маркс энд Спаркс»[53]закрыт.

Женщины просто-напросто не слушают нас. Это генетический дефект, очевидно связанный с переизбытком ушной серы. Я пытался предостеречь Дебби, заставить ее понять, каков я на самом деле. Но тщетно. В то время она еще веровала в психиатрию. Бедняжка искренне полагала, что сумеет сделать из меня хорошего человека.

Не поймите меня превратно: я восхищался Дебби. Она была профессионалом до самого кончика своего карандаша и оставалась им, пока ее не постиг крах и последовавший за ним стресс. Большинство людей — особенно женщин — на ее месте были бы более скептичны. Моя репутация в отношении женщин бежала, так сказать, впереди меня — и дело здесь не только в толстом досье, которое Деб мусолила, словно скучный роман, и все не могла дочитать до конца. Я был ее «Уловкой-22»[54], а она — моим «Преступлением и наказанием». Надеюсь, это звучит не слишком претенциозно? Между нами возникло что-то вроде симбиоза. Вы ведь понимаете, что это значит? Этакая кооперация двух организмов, живущих по соседству; зачастую один организм является обитателем другого, и это положение вещей идет на благо обоим. Нечто подобное можно было сказать и о нас — Даниэле и Дебби. Я кое-что получил от нее — даже если это было совсем не то, что она пыталась мне дать. Бедняжка Дебби. (Ого, кажется, во мне заговорила совесть — одна из Смертных Добродетелей. Возможно, я делаю первые неуверенные шаги на пути к исцелению?)

Глава одиннадцатая

Давайте повернем вспять стрелки часов… сколько раз вы мечтали о том, чтобы это стало возможным? Я смотрю на свою писанину, и сдается мне, что эти россказни могут показаться довольно-таки странными, а изложение — бессистемным. Что ж, вам следовало бы посмотреть на мой текст до того, как синий карандаш редактора начал большую чистку.

Поближе познакомившись с законом в лице Ангуса Макбрайара, я начал понимать, что мне следовало бы обуться в ботинки осторожности, одеться в плащ нравственности и плотно застегнуть на нем пуговицы. Я должен был облачиться в вуаль непроницаемости и накинуть рясу… в общем, вы уловили идею. Мягче, нежнее, изящнее — таковы были актуальные требования к моему поведению. Мне надлежало выбирать свой путь со всей возможной тщательностью — словно я шагал по вангоговской улице в Овере сразу после того, как по ней прошлось стадо коров. Даже если человек считает себя исчадьем ада, он не может просто переть вперед, убивая мирных горожан, и надеяться, что ему все сойдет с рук. В любом деле нужна осмотрительность.

Насколько мне стало известно, протирка пыли в Анушкиной квартире увенчалась безусловным успехом. Дни шли за днями, а полицейские не барабанили в мою дверь. Сыщики были откровенно тупы — и оказались в тупике.

Впрочем, даже искуснейшие из злодеев совершают в ходе своей карьеры нелепые ошибки. На каждой из станций жизни вас нагоняет маленький поезд, который издает предупреждающий гудок и может сшибить вас с рельсов, если вы не посторонитесь. Что ж, я готов признать: успех сделал меня излишне самонадеянным. Это единственное, что приходит мне в голову, когда я пытаюсь найти объяснение своим последующим действиям. А суть в том, что я отправил в полицию записку — подобно какому-нибудь криминальному гению. Кажется, Джек-потрошитель был одним из них. Или нет? Мне не разрешают держать в камере толстые словари. Возможно, боятся, что я сделаю из них приступочку, заберусь на нее и сбегу.

Записка, которую я послал, была большой красной тряпкой, призванной подразнить быков. Я подписался как «Пронзатель с берегов Тей». Мне казалось, что я уморительно остроумен, и вы не обязаны быть редактором «Панча»[55](который еще существовал в те времена), чтобы понять: подобное прозвище является абсолютно de rigueur[56]в том случае, если вам требуется привлечь внимание бульварных газет. Желая упрочить свое место в криминальной истории, я отправил копию записки в «Данди Ивнинг Телеграф».

Если честно, меня очень обеспокоил тот факт, что реакция публики на мое сексуальное преступление оказалась весьма и весьма вялой — мягко говоря. Но впрочем, что я знаю о причудах публичного вкуса? Конечно, если бы я ожидал паники в масштабе страны (а я не ожидал), то был бы очень разочарован. Продажи вязальных крючков ничуть не упали.

Да, я был уязвлен, но не собирался останавливаться на достигнутом. Я намеревался потрясти мир так же основательно, как Второе Пришествие Джина Винсента[57]. Широкие массы должны были уяснить, что игнорирование Пронзателя опасно для жизни. Или для жизни их близких. Гррр.

Не знаю, случалось ли вам убивать. Нет, думаю, не случалось. В любом случае, вы сидите в самолете и летите в другую страну, на несколько часов опережая закон. Казалось бы, ерунда, но ведь забавно — если задуматься. Вы не находите? Не то чтобы я собирался сразить вас эрудицией, но, даже если и так, — что с того? Человек имеет гордость (во всяком случае, мы, нарциссисты, ее имеем) и не любит, когда над ним насмехаются. И смеяться сам над собой он тоже не слишком любит. Так вот обстоят дела, но — я ведь предупреждал вас, что это звучит глупо, разве нет? — со шлюхами все гораздо проще. Они легко продаются. Я ведь что хочу сказать: шлюхи сами предлагают. Да, я это сказал. Извините, если что не так, но факт остается фактом. Потаскушки продаются. Они умоляют вас взять себя. Торгуют своим телом, будто шматами мяса. И чем же они, скажите на милость, отличаются от кусков говядины с прилавка мясника? Вот и все. И ничего более. Вернее сказать, более чем ничего!