Книга Византийская принцесса - Елена Хаецкая

— Я как раз хотела сообщить севастократору о том, что ему надлежит немедленно одеваться и идти на ваш совет, батюшка, — сказала Кармезина, приседая. — Моя верная Эстефания взялась проводить меня в эти покои, дабы никто не мог подумать о нас дурного.

— Вот как? — удивился император. — Но как же вы поняли, что необходимо сейчас же позвать севастократора на совет?

— Я видела гонца, а у него был весьма встревоженный и печальный вид, — ответила Кармезина.

— Вы чрезвычайно мудры, дочь моя, у вас государственный ум, — улыбнулся император с довольным видом.

— Ее высочество рассудила, что негоже будет вашему величеству застать севастократора в одной рубахе, — вставила Эстефания, — вот почему она и поторопилась предупредить его.

— Да, это очень разумно, очень, — повторил император. Он взял под руки свою дочь и Эстефанию и вместе с ними удалился, сказав Тиранту напоследок: — Мы ждем вас в зале советов, севастократор.

Глава пятая

В зале советов почти все осталось по-прежнему, если не считать того, что теперь на видном месте там висел щит Тиранта. Тирант вошел и уверенно уселся под этим щитом, а затем оглядел собравшихся и подивился тому, какими они все кажутся ему знакомыми, даже близкими. Но потом он понял: это, должно быть, оттого, что сейчас здесь нет ни герцога Македонского, ни его приспешников.

Император задерживался и вошел последним. С ним явился какой-то незнакомый человек, очень высокий и худой, с неприятным лицом: у него был хрящеватый нос, а от носа ко рту тянулись тощие складки. И глазки у этого человека постоянно бегали, как будто он совершил какой-то проступок. Тиранту тягостно было смотреть на него, но затем он понял: тот, кто приносит дурные вести, всегда обладает внешностью, подобной этим вестям; и чем хуже весть, тем более отталкивающей будет наружность вестника.

Императора также сопровождала Кармезина, одетая очень просто, в белое платье из толстой ткани. Принцесса была бледна, однако выглядела спокойной. Она не смотрела на Тиранта и уселась так, чтобы он не мог ее видеть.

Император заговорил первым:

— В Византии так повелось, чтобы император, имея дочь-наследницу или же ученую дочь, приглашал ее на важные государственные советы, дабы она имела возможность услышать обо всех событиях из первых уст. И поскольку других детей у меня не осталось, то Кармезина и ее будущий супруг мне наследуют. Поэтому я привел ее на совет и желаю, чтобы дочь моя училась всему, чему только могут научить ее собравшиеся здесь мужи.

И с этим император уселся, а гонец с неприятной внешностью начал свой рассказ.

Голос у гонца оказался глухой и ровный, и скоро Тирант уже перестал слышать его, ибо перед затуманенным взором молодого рыцаря непрерывно разворачивались картины, одна печальнее другой, и зрелище это так его захватило, что он даже позабыл о присутствии Кармезины.

* * *

Четырнадцать тысяч турок незаметно подошли к городу Пелидасу, названному так в честь славного Ахиллеса, сына Пелея и потому именуемого также Пелидом. Нашествие турок происходило ночью, и оттого из города их никто не видел. Они пробрались на большой луг.

В нынешнем году из-за половодья трава на сенокосных лугах выросла выше человеческого роста, и турки, опытные воины, этим воспользовались. Они залегли посреди травы, так что и после восхода солнца со стен города их никто не видел. Нужно было обладать крыльями птицы, подняться на высоту и начать кружить над лугом, чтобы углядеть в траве четырнадцатитысячное войско.

Поэтому появление врагов застало жителей Пелидаса врасплох. Внезапно перед городом выросла армия, все в доспехах и верхом на лошадях. Турки во весь опор поскакали к реке, протекающей под стенами города. Они размахивали копьями с длинными бунчуками и вертели над головами сабли; они верещали так, что их слышно было даже в самой глубокой крипте, где покоятся мощи святых угодников, и их тюрбаны покрыли весь луг, точно диковинные тыквы, которые к тому же двигались.

Тогда герцог Македонский, которому поручено было охранять Пелидас, велел трубить в рога и седлать лошадей. Ему пытались возражать, справедливо указывая на численное превосходство противника, но герцог, будучи человеком несведущим в военных делах и вдобавок спесивцем, не пожелал и слушать. И вместе со всеми своими людьми он выехал из города и помчался навстречу туркам.

Он приказал перебираться через реку, которая оставалась единственным естественным препятствием между турками и Пелидасом, и все его воины, и пешие, и конные, бросились в воду. Из-за упомянутого половодья река сильно разлилась. И хотя половодье уже пошло на спад, все же вода доходила лошадям до подпруги, а в некоторых местах кони пускались вплавь — такой глубокой стала река.

Наконец первые византийские конники добрались до противоположного берега. И поскольку берег этот был крутым, то лошади потеряли немало сил, карабкаясь наверх, а враги уже были начеку: стояли в ожидании и били копьями тех, кто пытался взобраться наверх. Многие падали обратно в воду и больше не могли подняться. Раненых уносило течением, и они погибали, захлебываясь в воде.

А ведь хороший брод имелся в нескольких лигах выше по течению. Что стоило повернуть отряд и добраться, по крайней мере, до этого брода! Но герцог Македонский так спешил схватиться с врагом, что пренебрег этой возможностью.

И все же греческие рыцари сумели одолеть крутой подъем. Те, кто очутился на суше, тотчас же бросились в битву, отвлекая на себя врага. Благодаря этому оставшиеся воины преодолели обрыв и тоже вступили в сражение.

Каждый бился отчаянно и отважно, защищая свою землю и свою честь. Это стоило бы увидеть, потому что такое зрелище навсегда запечатлевается в памяти и даже, как говорят, передается потомкам.

Окруженный двумя-тремя, а то и четырьмя турками в пестрых развевающихся одеяниях, христианский рыцарь в блестящем благородном доспехе наносил удары и отбивал их, и ловко управлял конем, так, чтобы турки не могли заставить всадника покачнуться или потерять равновесие. И головы в тюрбанах катились по ярко-зеленой траве, оставляя широкий кровавый след, ибо сказано в Писании: «И зубы грешников сокрушил».

Вся трава была в рубиновых каплях, сверкавших, как величайшие драгоценности, ибо это была кровь храбрецов, пролитая на поле сражения.

Но тут турки увидели, с какой отвагой бьются славные греческие рыцари, и вышли из засады, где их таилось не менее пяти тысяч. Они окружили воинство герцога Македонского, и теперь уже на каждого рыцаря-христианина приходилось по пять, а то и семь турок. Так, один за другим, начали погибать греческие воины, и пало их там великое множество…

Тут голос рассказчика пресекся, и Тирант, вздрогнув, очнулся от своей задумчивости. Он увидел, что по серому некрасивому лицу гонца, по длинным продольным морщинам медленно сползают слезы. Зрелище это показалось севастократору отвратительным, и он подумал о том, что у молодых и страстных людей слезы округлые и если не льются из глаз обильным потоком, то прыгают, точно живые, и цельными каплями падают на пол. У старых же, слабых и отчаявшихся людей слезы бессильны, и они тянут за собой след, подобно слизняку или улитке, и постепенно расточаются, не добравшись даже до подбородка.