Книга Господин Малоссен - Даниэль Пеннак
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Потом он сказал:
– Завтра я уезжаю. Вы получите результаты ваших тестов по почте, моя маленькая Жюльетта.
(Вообще-то речь шла о тебе. Подумать только, размером с фасолину, а тебя уже достают всякими тестами. Сразу предупреждаю: нас экзаменуют всю жизнь. Надо все хорошенько измерить, от и до. И чтоб концы с концами сошлись! Ждем отчета судебно-медицинского эксперта, который сведет в одно целое все твои параметры.)
Итак, Маттиас уходит.
Остаемся вдвоем с Жюли. То есть втроем с Жюли, если ты понимаешь, о чем речь. Каникулы любви, полная свобода. Кстати, мама предпочитала любить именно так, без помех; но для нас с Жюли это было в новинку. Нечасто наше племя давало нам передышку, оставляя наедине.
Всю первую неделю мы провели в постели. Не удивляйся, это вовсе не рекорд. Твоя тетя Лауна с твоим дядей Лораном в свое время, когда для их любви не нужно было ничего другого, кроме любви, целый год не вылезали из-под одеяла. Целый год, ты только представь! Мы носили им наверх еду и толстенные книжки. По тому, с каким нетерпением они нас выпроваживали, можно было подумать, что они предпочли бы полностью отгородиться от внешнего мира, вырубив даже радио, и заниматься любовью под капельницей, не прерываясь на то, чтобы подкрепиться… Но если вспомнить о семье, которая их ждет, о толпе, которая их обожает, о мелких пакостниках, которые им завидуют, и, наконец, о звездах, которые и ночью не спускают с них глаз, то получается, что даже у самых одиноких мореплавателей всегда шлейф беспокойства и внимания за кормой.
Итак, целую неделю мы одни.
Целую неделю мы ныряли друг в друга, выныривали, чтобы глотнуть немного воздуха, снова погружались и так долго исследовали свои подводные миры, что порой так и засыпали, там, в глубине друг друга, оставляя сну поднимать нас на поверхность, следуя фарватером наших сновидений…
Не настаивай, не бери пример с Жереми, в этой главе ты найдешь одни иносказания. В нашем мире все начинается с простого образа, а продолжается метафорой, ты должен это усвоить. Смысл же ты должен достать сам, пользуясь своими серыми клеточками! И это очень даже хорошо, потому что, если бы «прекрасная книга жизни» (да, именно!) открывала сразу смысл, ты бы и читать ее не стал, захлопнул бы на первой странице, предоставив нам одним вязнуть в этой бескрайней метафорической загадочности.
Могу добавить лишь одно: изредка, когда любовь, отхлынув, оставляла нас с твоей мамой на берегу, мы использовали эти краткие минуты передышки, чтобы подобрать тебе имя в каталогах, предоставленных в распоряжение нашей памяти. Так как у нас нет телевизора, весь черный список телефуфла отпал сам собой. У тебя нет ни одного шанса называться Аполло только потому, что двум землянам подфартило прилуниться, ни тем более Сью-Хелен, можешь не беспокоиться. Что до реестра христианских мучеников, такие имена легко дать, еще проще носить, они не выходят из моды и не режут слух на школьной переменке… но это сильнее меня: когда я слышу имя какого-нибудь мученика, не могу удержаться, чтобы не начать переживать в малейших деталях все те несчастья, которые и вознесли его к заоблачным высотам нашего поклонения.
– Бландин, – предложила твоя мать, – Бландин, красивое имя для девочки, нет?
– Растерзана дикими зверями. Только вообрази, Жюли: огромный бык, весь в пене, со своими страшенными рогами, несется на нашу Бландин…
– Этьен… мне очень нравится это имя, с дифтонгом… так приятно звучит.
– Побит камнями по дороге в Иерусалим. Первый мученик. Открывает процессию. Ты представляешь себе, как это должно было выглядеть, побиение камнями? Как, например, раскраивают череп… Почему бы тогда не Себастьян, раз уж тебе все это так нравится? Я уже слышу свист пролетающих стрел и вижу, как художники раскладывают свои этюдники… Нет, Жюли, если уж тебя понесло в эту сторону, ищи лучше в верхних рядах, среди пророков и патриархов; эти сумели, хотя бы, правильно разместиться во времени, они предвещали катастрофы, но сами от них не страдали… по крайней мере, в меньшей степени.
– Исаак?
– Чтобы Всевышний затребовал его у меня обратно, предварительно разделанного под ягненка? Ни за что!
– Иов?
– Занято.
– Даниил… Тот, из Вавилона!
Здесь случилось что-то странное, чего я никак не могу тебе объяснить. Кажется, я побледнел; я почувствовал, как свинцовая тяжесть сковывает мои члены, как холодный ветер леденит мне душу; и беззвучно я прошептал:
– Нет!
– Нет? Почему нет? Он-то ведь укротил львов! И глазом не моргнув, я отвечаю:
– Никаких Даниилов в нашей семье, Жюли, никогда, обещай мне. Стоит появиться одному Даниилу, и все радости жизни свалятся нам на голову, я это чувствую, я это знаю. Полагаешь, мы еще не наелись всем этим?
Должно быть, мой голос встревожил ее, так как она приподнялась на локте и внимательно посмотрела на меня.
– О! Да ты никак взялся нам партию Терезы исполнять…
– Никаких Даниилов, – только и ответил я.
Она была слишком утомлена, чтобы настаивать. Откинувшись на спину, она проговорила, уже почти засыпая:
– Что тут спорить, все равно его Жереми как-нибудь назовет, никуда не денешься…
И то правда. У Жереми к этому дар. Только увидит ребенка – сразу дает ему имя. Малыш, Верден, Это-Ангел ему обязаны своими опознавательными знаками. А тем, у кого имя уже есть, он дает прозвище: Шестьсу Белый Снег, Сюзанна О’Голубые Глаза…
Ж е р е м и: Ее глаза не просто видят, они показывают.
На утро восьмого дня Сюзанна О’Голубые Глаза постучала в нашу дверь.
– Открыто!
Сюзанна вошла и едва удержалась на ногах: так сильно на нее пахнуло любовью. Жюли соскочила с постели, распахнула окно и придвинула стул:
– Присаживайтесь, дышите глубже, – и вновь нырнула под одеяло.
Сюзанна заметила давние следы ожогов на теле Жюли, а также ее великолепную грудь – предмет обожания всей семьи.
Малоссен, не долго думая, предположил самое худшее:
– Жереми устроил в «Зебре» пожар?
Сюзанна, едва переведя дух, рассмеялась.
– Жереми все взял в свои руки. Меня отправили на покой. Спектакль набирает обороты. Наш Главный никому спуску не дает. Но Клара сглаживает углы. Свой фотограф на сценической площадке. Клеман из кожи вон лезет, чтобы достать ей все необходимое для работы. Вздумал купить ей новый фотоаппарат, последнюю модель. Что любовь делает!
– Кофе?
Бенжамен потянулся к стенному шкафу, который был им вместо кухни. От непрерывной любви глаза у него ввалились, волосы встали дыбом; тоненький шрам ниточкой очерчивал его скальп. Сюзанна даже растрогалась: Большой Джон – просверленная голова.
