Книга 37 девственников на заказ - Нина Васина

— Тогда — что? Клаустрофобия? Открыть дверь купе? — Он кивнул на дверь, я повернулась, и несколько секунд мы разглядывали друг друга в зеркале. Зеркало преломляет пространство, раздвигая его. Я посмотрела на отражение окна и тихо объявила:

— Я вас узнала.

— Не может быть! — тут же горячо среагировал попутчик.

— Зачем вы здесь? Вы что, следите за мной?

— Да нет же, я только начал объяснять, что жизнь — странная штука, как вы перебили меня, занявшись собственными измышлениями и насмешками.

— Что вы с собой сделали? — Я оглядела мужчину с головы, а чтобы убедиться, что на огромных ляжках действительно не лежит живот, наклонилась и заглянула под стол. Не лежит. Слегка нависает, конечно, но это просто бледная тень того грандиозного живота! Не говоря уже о том, что и ляжки напрочь отсутствуют.

Усевшись ровно, я занялась разглядыванием его головы. По совершенно выбритому лицу его, конечно, не узнать; голова тоже гладко выбрита, обнаружив красивой лепки удлиненный череп. Я его узнала по глазам навыкат и по ноздрям. Из них, как у Богдана когда-то, торчали кустики волос. Рот у Урсы Бенедиктовича без бороды и усов оказался крупный, резко очерченный и в улыбке какой-то нарочито голливудский.

— Странно, что мы попали в одно купе, да? — растянулся рот в улыбке. Я таким улыбкам не верю. — Давайте коротать время в приятной беседе, — предложил Урса Кохан. — Как разрешите вас называть?

— Кристина или Камилла.

— Бросьте, я знаю, что вас зовут Фрося.

— Ну, тогда — Фло, — уныло разрешила я. — А что такое Урса? Что это за имя?

— Угадайте. Мои родители были геологами. Давайте проверим ваши экстрасенсорные способности. — Кохан придвинулся через стол поближе, нашел своими глазами мои и впился в них с исступленным отчаянием.

Так мы играли в перегляделки почти минуту. После чего, сдержав судорогой зевок, я исключительно для разрядки обстановки поинтересовалась: уж не Уральский ли Самоцвет сидит передо мной? И угадала!

— Вы знали, — разочарованно оторвался от моих глаз Кохан, — вам кто-нибудь сказал в управлении.

— Неправда, и вы это знаете. Никто в вашем управлении понятия не имеет, что означает ваше имя, а особенно любопытным вы выдавали легенду о древнем скифском имени, обозначающем “раскаленный меч”. Мы с подругой перерыли скифский и угро-финский эпос — нет там такого имени, и к мечу это слово не имеет никакого отношения.

— Закаленный меч, — поправил Кохан. — Интересовались мною, да? Расспрашивали персонал, позорили по полной программе, чего еще ждать от такой ветреной красотки.

— На сколько вы похудели? — осторожно поинтересовалась я.

— Двадцать четыре килограмма за два месяца. Волосы опять же: где облезли, где сбрил — это скинуло еще килограмма два. На сайте знакомств теперь на мою фотографию желающих девственниц почти три десятка.

— Что вы говорите? Три десятка… А вы садитесь в поезд, берете билет в мое купе… — осторожно предположила я.

— Билет! — хмыкнул Урса. — Три билета. Три! — Порывшись в кармане висевшего позади него пальто, Кохан потряс перед моим лицом цветными листками. — Тридцать шесть часов приятной поездки вдвоем. Вот так, милая Фло. Я следил за вами. Иногда.. А чем еще заняться мужчине в полном расцвете сил, оставшемуся без работы, без волос, без живота и без двадцати четырех килограммов живого веса? Тут вот увидел, что вы пошли к кассам, — еле успел сбегать к банкомату.

— Урса Бенедиктович, — торжественно заявила я, — видит бог: я девочка испорченная, но все-таки, неужели вы всерьез собрались меня изнасиловать?

— Настолько далеко я свою жизнь не обдумывал, — смутился Кохан. — Вы психиатр, вот и помогите изувеченному вами же человеку обрести себя прежнего.

— Вы мыслите правильно, — не унималась я. — Если в действии превалирует насилие и оно же является побудительным мотивом мести или желанием обладания, то само по себе это действие может быть истолковано двояко. Например, изнасиловав меня, вы совершите акт наказания, мести, но никак не просто половой акт. Воспользовавшись насилием, можно побудительный мотив сделать вынужденной мерой, понимаете? Можете смело приниматься за дело и потом считать, что остались девственником, потому что совершали акт насилия, а не половой акт.

— Да не хочу я вас насиловать, что вы пристали!

— Хотите!

— Не хочу!

— Хотите, вы еще на допросе в кабинете этого хотели!

— Бред! Выпейте чего-нибудь и перестаньте на меня кричать. Я перевела дух.

— Хорошо. Сменим тему.

— Вот именно… Почему бы нам просто не побеседовать по-дружески?

— Давайте побеседуем. Может быть, вы знаете, как связаны между собой два аспекта классического образа закона — ирония и юмор — с эрогенным мазохизмом? — Я решила добить его обширнейшими познаниями в области законного садомазохизма.

— Постойте, сейчас, мне нужно подумать…

К моему удивлению, Кохан закрыл глаза и стал тереть лоб пальцами, изображая потуги мысли. Только я хотела предложить ему прекратить кривляться, как он стукнул кулаком по столу и радостно объявил мне:

— Вспомнил! Классический образ закона, два аспекта, — это Жиль Делез, так ведь? Это его работа! А эрогенный мазохизм — это, конечно, дедушка Фрейд. Это я знаю, это мы проходили по этике на юридическом. Закон должен зависеть только от Блага и подчиняться ему, но сам по себе он имеет двойственный статус, его нужно рассматривать с точки зрения принципа и с точки зрения последствий применения. Перевертыш в том, что, если бы люди знали, что такое есть это самое Благо, им не нужно было бы изобретать Закон. Вот отчего для объяснения необходимости закона приходится прибегнуть и к юмору, и к иронии. Что тут смешного, спросите вы?

— Не спрошу… — пробормотала я.

— Это я для усиления восприятия слушателей сказал. Так вот, что же тут смешного и ироничного? А то, что закон вынужден быть неким представителем некоего блага в мире, где давно уже этого блага не существует и представление о нем весьма расплывчато. Вот почему закон вынужден видоизменяться — уже не он зависит от блага, а благо от закона. Этот перевертыш изобразил, если не ошибаюсь, Кант1. Кафка пошел дальше: он нарисовал мир, в котором человек оказывается преступником, то есть преступившим закон, прежде чем он узнает, что же такое есть этот закон2. Понятия виновности и наказания только продолжают запутывать всякого желающего выяснить досконально, что именно им нарушено. Минуточку, не перебивайте меня, я должен закончить свою речь прочнейшей связкой с Фрейдом. Итак… “Закон есть то же самое, что и вытесненное желание”. Кто это сказал? Не помню, но попробую от этого оттолкнуться. Фрейд, если не ошибаюсь, объединяет объект закона и объект желания и, исходя из этого, им обыгрывается позиция праведника, повинующегося закону. Аналитически Фрейд доказал, что нравственность и праведность не являются следствием отказа от влечений. Наоборот, отказ от влечения формирует в человеке так называемую нравственность, одновременно формируя в нем и агрессию против себя, любимого. Если объяснить это просто и понятно, неопределенность закона и совершенно ясно выраженная определенность наказания вынуждают любого нормально мыслящего человека воспринимать закон либо истерически, подчиняясь ему и страшно комплексуя, либо комически, с юмором и иронией. На этом, господа присяжные заседатели, позвольте вывод: закон виновен и заслуживает наказания как насильственная выдумка человечества. В подтверждение этому хотел бы привести цитату не помню из кого, хотя для адвоката она звучит довольно двусмысленно, но ведь мы сейчас о двусмысленности и говорим: “Никогда тираны не рождаются при анархии, они возвышаются лишь в тени законов и на них опираются”. Напоследок кое-что из маркиза де Сада. Извините за некоторые неточности цитаты — после похудения я стал слабеть памятью. Этот самый де Сад любую страсть ближнего мог сдержать либо противостоять ей своей страстью, тогда как несправедливость закона, по его мнению, невозможно сдержать вообще ничем. Благодарю за внимание.