Книга По ту сторону фронта - Георгий Брянцев

Прошли спокойно ночь и день, а в сумерки второго дня к дому старосты подкатили на телеге двое солдат. Один не стал слезать с подводы, а другой, поговорив о чем-то с Полищуком, вместе с ним направился к избе Багрова. Первым вошел солдат, а вслед за ним Полищук. Староста стал за спиной фашиста и развел руками, давая понять, что он бессилен чем-нибудь помочь. Гитлеровец осмотрелся и, увидев Анюту, заговорил на ломаном русском языке:

— Барышня! Марш! Фьють! — и он жестом руки предложил следовать за ним.

Анна стояла в углу неподвижно, сложив руки на груди.

— Марш! — крикнул солдат и, шагнув к девушке, схватил ее за руки.

— Не пойду… не поеду… ни за что… умру лучше, — рыдала, вырываясь, Анна, а фашист тянул ее к двери.

Вмешалась мать. Худощавая, сухонькая, ростом не, больше дочери, она вцепилась в гитлеровца и запричитала во весь голос.

Обозленный фашист громко выругался, высвободил руку и с силой толкнул Марфу в грудь. Та глухо охнула, отлетела в сторону и, падая, с силой стукнулась головой об угол печи. Распластавшись на полу, она вздрогнула и замерла. Изо рта струйками побежала кровь.

Озадаченный гитлеровец подошел ближе и, упершись руками в колени, стал смотреть на неподвижную женщину, не зная, что предпринять.

— Мама! Мамочка! — дико вскрикнула Анна и повалилась на мертвую мать.

У Багрова, сидевшего в оцепенении на кровати, кровь застыла в жилах. Смертельно бледный, он тихо поднялся, схватил стоявший у стены колун с длинной рукояткой и с полного взмаха, обеими руками, как колют полено, опустил его сзади на голову убийцы.

Отбросив колун в сторону, он медленно повел вокруг налитыми кровью глазами, схватил дочь за руку и выбежал с ней из избы, сбив с ног стоявшего у порога старосту… Так он оказался в отряде.

— Вот теперь я весь перед вами, — тихо закончил рассказ Багров. Несколько мгновений царило молчание.

— Ну и как тебя приняли партизаны? — спросил Микулич.

— Я рассказал все, как на исповеди, комиссару Добрынину, а он заявил, что спрос с меня вдвое больше, чем с любого партизана. Я принял это как должное.

Багров не знал, что Зарубин долго возражал против зачисления его в отряд и спорил по этому поводу с Добрыниным. Только вмешательство Пушкарева помогло решить вопрос в пользу Багрова. Когда месяц спустя Рузметов предложил назначить Багрова командиром отделения в его взводе, Зарубин тоже был против, несмотря на то, что Багров уже имел в это время на своем счету шестнадцать убитых немцев, три подорванных моста и две сожженные автомашины. Лишь после того как Багров по заданию Кострова пробрался в леспромхоз и заставил активно работать на партизан не только старосту, но и двух его помощников-полицаев, Зарубин подписал наконец приказ о назначении его командиром отделения.

— Где сейчас дочь? — спросил Беляк.

— В отряде, санитаркой… В разведку все просится…

— А как же староста выкрутился у немцев? — поинтересовался Микулич.

— Хорошо выкрутился, — усмехнулся Багров, и лицо его немного оживилось. — Старик он оказался сметливый, понял, что если следы останутся, петли ему не миновать. Взял да и прибил второго фашиста. А потом погрузил обоих на телегу, сел, да и за мной по дороге. Догнал. Вот мы с дочкой и прикатили к партизанам на подводе и с двумя гитлеровцами. Правда, долго блукали по лесу, но потом наскочили на партизан.

— Староста сейчас не виляет, работает? — спросил Найденов.

— Работает, — вместо Багрова ответил Беляк. — Он даже продуктами помогает отряду. Молодец старик! Ну что ж, бывает… всяко бывает, — как бы считая вопрос исчерпанным, заключил он. — Зовут тебя как?

— Герасим.

— Так вот, Герасим, главное, что ты осознал, что поступил плохо. Голова у тебя на плечах есть, силенка тоже, злобы к фашистам, поди, накопилось. — Беляк пытливо взглянул своими темными глазами в глаза Багрова. — Насолили они тебе здорово, а потому будешь крепко драться… А теперь иди-ка за тестем, а то мы и так долго засиделись.

Багров встал.

— Через четверть часа приведу.

Когда дверь за Багровым закрылась, первым заговорил Найденов:

— Вот это мужик! Побольше бы таких. У Добрынина глаз наметан, недаром он за него уцепился. Хороший парень!…

Беляк задержал свой взгляд на Найденове, и тот смолк.

— Чудной ты человек, Андрей Степанович, — заметил Беляк. — Все тебе хороши, и сразу ты делаешь окончательные выводы. В таких делах нельзя торопиться. Время покажет. Поработаем — увидим.

Найденов мотнул головой, улыбнулся.

— Слабость у меня такая к людям, Дмитрий Карпович, люблю я их…

— Я тоже люблю, но надо знать, кого любить и за что…

— Это ты, пожалуй, прав, — согласился Найденов.

Андрей Степанович Найденов, в прошлом наборщик типографии, а перед войной слесарь авторемонтных мастерских, занимался сейчас ремонтом примусов и керосинок, чтобы прокормить себя и жену. Всем сердцем преданный делу, дисциплинированный подпольщик, он удивлял Беляка своим неразборчивым отношением к людям. Во всех он видел честных советских патриотов, считал, что каждого из горожан можно привлечь к работе подполья.

Беляк, наоборот, привык тщательно присматриваться к людям. Он не раз напоминал Найденову, что работа подпольщика требует особого, крайне осторожного подхода к каждому человеку.

Поднявшись со стула и поправив маскировку на окне, он подошел к Найденову и спросил:

— Ты видел кинокартину «Ленин в восемнадцатом году»?

— Видел, и не раз, — ответил Найденов. — Стоящая картина! Я ее себе вот как сейчас представляю. — И он показал ладонь.

— Я о ней вспомнил потому, — продолжал Беляк, — что ты сказал «хороший парень». А помнишь, когда Максим Горький пришел к товарищу Ленину ходатайствовать, кажется, насчет какого-то профессора и на вопрос Ленина, что он за человек, ответил: «Хороший человек». Ну-ка, вспомни, что ему сказал Владимир Ильич насчет слова «хороший»?

— Помню, помню, Дмитрий Карпович, — закивал головой Найденов.

— То-то и оно! Я тоже всегда помню. «Хороший — понятие растяжимое и неопределенное». — Беляк помолчал немного. — Герасим мне тоже нравится, — продолжал он. — Мужик неглупый, и хорошо, что себя перед нами вывернул наизнанку. А характеристику мы ему дадим попозднее и по заслугам. Вот, кажется, он опять жалует, — закончил Беляк, услышав шум шагов и голоса в передней.

Открылась дверь, вошел Багров, а следом за ним его тесть. Это был высокий, худой, опиравшийся на костыль старик, с лицом бледным, изможденным, исчерченным глубокими морщинами. Глаза его, сохранившие живость, светло-голубые и добрые, выдавали в нем хорошего, прямого человека. На нем было поношенное пальто на вате с потертым каракулевым воротником, низенькая шапчонка из какого-то рыжего меха.