Книга Отпущение грехов - Михаил Серегин

– Нет в тебе человеколюбия, Исмаил, – попенял ему отец Василий и смирился.

Одна была отрада. Исмаил в считанные часы возвел точно такой же шедевр «камышовой архитектуры» – высокий, красивый, состоящий из тщательно переплетенных матов, отчего отец Василий каждый раз, как заползал в него, чувствовал себя самым младшим из «Трех поросят» – кажется, Ниф-Нифом.

Конечно же, его мучили воспоминания о доме и тревога за Ольгу с Мишанькой, но священник тщательно отгонял от себя эти неуместные мысли, утешаясь тем, что пока, на этом этапе конфликта с двуличным Кузьменко, жене ничто не грозит. Впрочем, весь его жизненный опыт внушал – это лишь начало! Подожди, и ты еще узнаешь, на что способны люди подобного сорта. Поэтому оставалось молиться, ждать и снова молиться.

Тревожило его и то, что нога после удаления дробин пухнуть не перестала, но Исмаил его успокаивал и каждые три-четыре часа менял мазь, делая восхищенные глаза и уверяя, что дела движутся все лучше и лучше. Священник ему не верил, от перевязки к перевязке нога болела все сильнее.

Устав от безрезультатных поисков еды, они довольно быстро, чуть ли не на вторые сутки, начали ругаться и, что еще хуже, ввязываться в бесперспективные религиозные диспуты. И священник лишь с огромным трудом удерживал себя от какого-нибудь колкого замечания, когда Исмаил строго пять раз в день становился в позицию и начинал свой очередной «Магриб-ахшам намаз». Если честно, отец Василий и сам удивлялся вспыхивающей в себе совсем не христианской нетерпимости, но объяснял это тревогой за семью, прихожан и собственное донельзя неопределенное будущее.

Но едва садилось слабое весеннее солнце и наступала ночь, они смиряли гордыню, просто потому, что спать иначе, чем тесно прижавшись друг к дружке, было невозможно. Впрочем, на вторые сутки они привыкли и к этому и, отпуская соленые армейские шутки по поводу разных способов согреться двум мужикам в одной постели, стаскивали с себя бушлат и свитер и, тщательно следя за тем, чтобы это сдвоенное «одеяло» распределилось поровну, укладывались спать.

Причем Исмаилу все равно было спать теплее, потому что, во-первых, он был меньше и его «честной» половины хватало, чтобы укрыться целиком, а у отца Василия то торчала снаружи широкая поясница, то выпирал из-под бушлата живот. Никогда раньше он не думал, что живот может мерзнуть.

Ну и еще было обстоятельство. Сапоги отца Василия так и остались лежать там, где он их снял, когда хотел слазить в воду за медведевским ружьем, – слишком уж спешно пришлось удирать от ОМОНа. И теперь священник нет-нет да и поглядывал на аккуратные, как с выставки, ботиночки муллы, искренне сожалея, что они на шесть размеров меньше, а потому их никак нельзя разделить по-братски.

– Вот скажи мне, Исмаил, – печально вздыхал он. – Почему русский человек всегда остается без сапог? А всякие там мусульмане и одеты, и обуты, да еще и одеколоном за двадцать баксов пахнут?

– За пятьдесят, – обиделся мулла.

– Тем более.

– Головой надо думать, батюшка, головой, – нравоучительно постучал себя пальцем в некогда бритый, а теперь поросший черным колючим ежиком череп мулла. – А не тем местом, где ваша русская правда живет.

– А почему это, по-твоему, она именно «там» живет? – пришла очередь обидеться отцу Василию.

– А потому, что у вас, русских, все через это место делается.

Священник тоже захотел ответить какой-нибудь гадостью, но сдержался. Сам виноват, да и не так уж не прав был Исмаил.

* * *

Лишь на третье утро, на третьи сутки полной голодухи, когда кишки, казалось, стали совершенно стерильными, Исмаил вздохнул и произнес:

– Ты, наверное, прав. Надо выходить к людям.

Священник задумался. С одной стороны, теперь, спустя изрядное время после отчаянного бегства, опасность поимки ему и самому стала казаться какой-то нереальной, а с другой – перспектива трехразового питания в одном из «бетонных ящиков» усть-кудеярского СИЗО выглядела теперь куда как привлекательнее, чем прежде. Но он отдавал себе отчет, что это все – иллюзия, очередной глюк изголодавшегося желудка и слабого духа.

– Давай попробуем, – после длительного молчания кивнул он. – Надеюсь, что мы об этом не пожалеем.

* * *

Когда они, где по пояс в воде, где продираясь сквозь колючий шиповник и колкий, хрупкий камыш, вышли на берег, солнце уже поднялось и стояло почти в зените. Ближайшая к ним деревня оказалась недалеко, километрах в трех, и уже ласково манила к себе мыслями о краюхе ржаного хлеба и жбане парного молока.

Резко пахло навозом и рассыпанным у дороги комбикормом; вдалеке слышались тарахтение «дэтэшки» и лай собак – все напоминало о сытой, вы даже не представляете, какой на самом деле сытой и благополучной, жизни. Где-то здесь бродили по теплым, уютным улочкам толстые, сдобные бабы, носилась пахнущая конфетами и молоком детвора, попахивали перегаром только что дерябнувшие по стакану самогона и навернувшие по тарелочке борщичка механизаторы и бригадиры. Здесь была жизнь!

Отец Василий и мулла переглянулись, почти синхронно набрали воздуха в грудь и мужественно шагнули в неизвестность.

* * *

Внимание селян они привлекли сразу. Высокий, здоровенный, заросший, как партизан, мужик в линялом офицерском бушлате, почему-то босой, и его стриженный «под ежик», тоже бородатый напарник, во-первых, явно были чужаками. Во-вторых, они выделялись среди относительно ухоженных деревенских мужиков, как дикие кабаны среди розовых домашних хряков.

– Помню, мы раз на учениях возле одной деревни стояли, – мечтательно произнес Исмаил и вздохнул. – Ах, какие там женщины!

– А самогон там как, классный? – как бы между прочим, спросил отец Василий.

– От-личный самогон! – еще мечтательнее произнес мулла.

– И сальтисон небось домашний, – невинно продолжил отец Василий.

– Не-е, – сглотнул Исмаил. – Они там сало вместе с красным перцем делают. Ты не поверишь! Как у немцев. Шпик знаешь? Вот-вот, один к одному.

Отец Василий булькнул. Исмаил подозрительно уставился на своего товарища по несчастью и покраснел.

– Это давно было! В армии можно! Все понимают, что там калории нужны!

– Ну да! – расхохотался священник. – У вдовушки под боком, да калорий не потратить?! Не-е, это себя не уважать! А если после этого дела да рюмашку самогона с сальцем не употребить, точно от дистрофии загнешься!

– Заткнись! – прошипел Исмаил и тут же разулыбался проходящему мимо мужику. – Здра-авствуйте…

– Привет, – удивленно вытаращил глаза мужик.

– Где бы тут… – Исмаил никак не мог подобрать нужных слов. Не станешь же, в самом деле, спрашивать: «Где тут перекусить на халяву можно?»

– Работники нужны? – вмешался отец Василий. – Ну, дрова поколоть, уголь покидать.