Книга Повеса с ледяным сердцем - Маргерит Кэй

— Комнату? Вы имеете в виду лишь одну комнату?

Рейф кивнул.

— Нам повезло, мы ведь могли остаться ни с чем. Боюсь, это плохая новость. Нам придется жить в одной комнате.

— О! А кому-нибудь из нас нельзя провести ночь здесь? — Она указала на маленькую гостиную. Кроме расшатанного стола и узкого диванчика, в ней ничего не было. — Думаю, я могла бы… — с сомнением протянула она.

— Нет. Эта дверь без замка, поэтому здесь небезопасно, если учесть, что некоторых постояльцев это место привлекает. К тому же, — добавил Рейф, отойдя от двери и протягивая ей руку, — вы совсем устали. У вас был трудный день. Вам нужно отдохнуть, и сделать это можно на кровати. Если вы боитесь за свое целомудрие, заверяю вас, я так устал, что вряд ли смогу избавить вас от него. По крайней мере сегодня.

— Должна заметить, неудачная шутка.

— На сей счет я еще ничего не решил.

Не давая Генриетте времени ответить на свое двусмысленное замечание, Рейф повел ее вдоль коридора, вверх по лестнице. Комната оказалась небольшой, но чистой. В ней стояли деревянное кресло, шкаф и тумбочка с покрытым пятнами зеркалом.

И кровать. Единственная кровать. Генриетта заметила, что она к тому же не особенно просторная.

— Я буду спать в кресле, — заявила она, пытаясь скрыть свой страх.

— Не говорите глупостей.

— Или на полу. На полу будет очень удобно, если вы попросите у Мег больше одеял.

— Генриетта, я буду говорить только за себя, но события последних суток, хотя и захватывающие, лишили меня последних сил. Я меньше всего думаю о плотских наслаждениях. Да и вы, должно быть, выбились из сил после всего, что пережили.

Генриетта кивнула без всякой уверенности.

— Тогда договорились. Никому не придется спать на полу. Мы разделим эту кровать. Я не стану раздеваться, а чтобы удовлетворить вашу девичью скромность, отгородимся подушкой.

Рейф говорил серьезно или дразнил ее? Взвесив все, Генриетта решила, что это серьезно, иного выхода нет и она совсем измотана.

Стук в дверь возвестил о приходе служанки. Та принесла кувшин с горячей водой. Рейф, привыкший мыться каждый день, чувствовал, что его тело покрылось потом и пылью после быстрой езды в Лондон, но он поступил как джентльмен, ибо видел, как Генриетта с надеждой смотрит на кувшин. Уже не впервые за этот день он отдавал предпочтение ее нуждам. Оказалось не столь трудно, как он себе представлял.

— Я оставлю вас одну. Вы сможете привести себя в порядок. Я позабочусь об ужине.

Оставшись одна, Генриетта сняла шляпку, пальто, туфли, чулки и занялась туалетом в той мере, в какой это было возможно в подобных условиях. Порывшись в своей картонке, вытащила выцветшую фланелевую ночную рубашку, которая, по ее мнению, была столь просторна и практична, что озадачила бы даже самых отъявленных повес. Хотя и не знала, что такое отъявленный повеса. Она также не поняла, что именно имел в виду Рейф, говоря о плотских желаниях. Как уверяла ее мать, это относилось к чисто мужской сфере деятельности. Однако, вспомнив поцелуи Рейфа и ощущения, которые она испытала, слизывая с его пальца сок земляники, снова задрожала, тело начало покалывать, покрываясь гусиной кожей. Возникло какое-то неведомое томление. Неужели это и есть плотское желание?

Мысли прервал Рейф, который вернулся, неся поднос с ужином.

— К сожалению, это всего лишь обычная скудная еда за половину кроны[7], — сообщил он, тщетно ища глазами стол, затем осторожно поставил поднос на кровать.

— Полкроны за обычный ужин! Боже милостивый, я понятия не имела, что все стоит так дорого. К сожалению, я не осмелюсь… Дело в том, что после бегства мне могут заплатить только в конце квартала… боюсь, у меня не хватит денег, — бормотала Генриетта. — Честно говоря, я подозреваю, что мне и вовсе не заплатят.

— О деньгах не стоит беспокоиться. У меня их больше чем достаточно.

— Совсем наоборот. Я и так много задолжала вам.

Рейф вздохнул:

— Мне следовало знать, что вы в этом, как и в других вопросах, станете противоречить. Пусть будет так, можете возместить мои расходы, когда вернутся ваши родители, но в этом нет необходимости.

— Нет, есть, — решительно возразила Генриетта. — Это правильно и пристойно.

Рейфа позабавила мысль о том, почему Генриетте не пришло в голову, что более непристойно делить с ним комнату, не говоря уже о кровати. Он еще не встречал женщину, которая твердо решила за все платить сама. Это нечто новое, но раздражающее, необъяснимое — чем больше она настаивала на своей независимости, тем больше ему хотелось заботиться о ней.

— Мне сейчас очень не хочется спорить о возмещении нескольких жалких шиллингов. Приступим, а то наш ужин остывает.

Оба уселись на край постели. Генриетта сложила ноги под фланелевой ночной рубашкой, ощущая опасную близость Рейфа, стараясь не думать о том, что может случиться после ужина, в силу чего потеряла всякую способность думать вообще о чем-либо.

Решив успокоить ее, Рейф все время болтал о разных пустяках. Вскоре он был вознагражден — она уже ела, не стесняясь, и успокоилась до такой степени, что не побоялась зевнуть. Зато он спокойствия не обрел.

В выцветшей невзрачной ночной рубашке, с локонами, рассыпавшимися по спине, Генриетта должна была выглядеть не очень привлекательно, а он находил ее весьма соблазнительной. Как случилось, что толстый выцветший материал все больше заставлял его гадать, какие прелести скрыты под ним?

Когда они закончили трапезу, Рейф выставил поднос за дверь и повернул ключ в замке. Затем отбросил одеяла и поместил одну подушку посреди кровати.

— Выспитесь как следует, — сказал он, стараясь не смотреть, как Генриетта забиралась на постель и накрывалась одеялами до самого подбородка. Хотя он устал после бессонной ночи и трудного дня, однако подумал, не лучше ли все же было спать на диванчике внизу.

Лежа в кровати, Генриетта хотела последовать его совету, но одолевавший ее сон куда-то исчез. Она старалась не смотреть на Рейфа, пока тот снимал сюртук и жилет, вытащил коробочку с нюхательным табаком, тщательно завел часы и положил их под подушку, ополаскивал лицо водой, тщательно мыл руки и чистил зубы. Казалось, он не замечает ее присутствия.

Генриетта глядела сквозь ресницы, как он сел на край постели и снял высокие сапоги с отворотом, тихо ругаясь при этом. Должно быть, привык, что такими вещами занимается его слуга.

Затем последовали чулки. Он встал, снял их, затем беспечно бросил на пол рядом с дорожной сумкой. В ней уж точно лежали две или три пары чистых чулок. Самые простые движения, вроде высвобождения рубашки из панталон, лишний раз очерчивали мышцы мужского тела. Когда он вскинул голову, чтобы снять шейный платок и отправить его к чулкам, обозначились строгие очертания скул, прямой профиль, который не портил даже незначительный бугорок. Когда Рейф наклонился, чтобы смахнуть пыль с сапог, она заметила его длинную ногу и крепкие ягодицы.