Книга Шахидка с голубыми глазами - Андрей Дышев

Глава 7ОТВЕТ НЕВЕРНЫЙ

К профессорскому особняку я поднимался по крутой тропе, в которой когда-то были выдолблены ступеньки, но время и дожди сточили их, и всякий раз мои ноги теряли опору и соскальзывали на мелких, как горох, камешках. Наверняка был другой, более удобный путь, по которому ходил шестидесятичетырехлетний профессор, но мне было спокойнее идти козлиной тропой. Завершающий штрих к моей чрезвычайной наружности был поставлен в самом конце тропы, когда я, поскользнувшись, рухнул на колени прямо в лужу.

Но открывшая калитку маленькая и кругленькая, как колобок на ножках, старушка никак не хотела проникнуться чувством тревоги, которое я с собой принес. Она смотрела на меня восторженными голубыми глазами, как дети смотрят на верхушку новогодней елки, где горит звезда, и растягивала в улыбке необыкновенно ярко накрашенные губы.

– А зачем вам нужен профессор? – спрашивала она с сильным балтийским акцентом, подвизгивая на ударениях, словно ее щипали за бока, и я ловил себя на мысли, что прекрасно представляю, каким смешным и кокетливым существом эта престарелая сыроежка была в молодости.

– Я же вам говорю: это вопрос его личной безопасности, – повторил я, вкладывая в голос тревожные ноты.

– Как это понять? – продолжала кокетничать старушка, любуясь мною. Ее верхние зубы выпачкались в помаде, отчего бабушка напоминала насытившегося и потому добродушного вампирчика.

Я посмотрел по сторонам. Мне стало неуютно здесь, у глухого каменного забора, поодаль от которого ощетинился иголками мрачный строй можжевельников и туй.

– Это надо понимать так, – зашептал я, склонившись над лучезарным лицом старушки, – что с вашим мужем может случиться беда.

– Ладно, – продолжая улыбаться, ответила старушка. – Зайдите.

Наверное, она не вполне владела русским языком и не до конца поняла, что означали мои слова. Часть двора занимали высокие туи, похожие на тактические ракеты, готовые к запуску. Дорожка, присыпанная красным гравием, непредсказуемо извивалась, словно была проложена по заячьим следам. Можно было бы пройти к двери особняка напрямик, потому как ни газонов, ни цветников во дворе не было, но хозяйка шла строго по дорожке, и мне, как вагончику за паровозиком, приходилось следовать за ней.

– Что в мире еще интересного? – спросила старушка, не оборачиваясь, дабы нечаянно не сойти с дорожки.

– Моя новость самая интересная, – заверил я. – Особенно для вас.

– Вы борщ будете?

– Буду.

– Напрасно отказываетесь, – покачала головой старушка. – Такой борщ, как я, никто не варит. С фасолью, грибочками и прокаленными на сковороде шкварками.

Я сглотнул слюну и пожал плечами. По лестнице мы поднялись к двери и вошли в прихожую, которая в первое мгновение напомнила мне мукомольный цех. Все было белым – не только потолок, но стены и пол.

– У нас еще идет ремонт, – пояснила хозяйка, поправляя ногой расстеленный на полу кусок полиэтиленовой пленки. – Мы ведь только-только купили этот домик…

«Ни хрена себе домик! – подумал я, глядя на отполированную, как леденец, лестницу из красного дерева. Изгибаясь улиткой, она изящно ввинчивалась во второй этаж. – Заведующий кафедрой пединститута зарабатывает такие деньги?»

В моей голове сразу начала выкристаллизовываться новая версия: бешеные взятки за поступление и сдачу сессии, огромные деньги и, как следствие, зависть и обида коллег по работе.

– Напомните-ка мне свою фамилию? – попросила старушка. – Только прошу вас: ступайте строго по пленке, ни на шаг в сторону… Вы на каком курсе учитесь?

Я подумал, что глухой старушке можно ответить как угодно, она все равно не поймет. А лучше вообще не отвечать.

– Ну вы и молчун! – произнесла старушка и погрозила мне пальцем. – Наверное, влюбились по уши в какую-нибудь пигалицу и ни о чем другом думать не можете, как о ней. Признайтесь, что влюбились! Я же все по вашим глазам вижу… Эх, молодость, молодость!

Я кинул мимолетный взгляд в зеркало, желая увидеть в своих глазах то, что увидела в них хозяйка, и остался крайне недоволен своим отражением. Почему-то я был похож на сладкоежку, тайно пробравшегося в шоколадный цех. Старушка провела меня в конец коридора и остановилась перед массивной дубовой дверью.

– Хочу вас предупредить, – прошептала она заговорщицки. – Не вздумайте перечить профессору. И не спорьте с ним! Он терпеть не может мнения, которое идет вразрез с его собственным. Если он скажет вам, что вы дуб дубом и полный тупица, лучше сразу соглашайтесь. И упаси вас бог ненароком коснуться темы противопоставления элементов языковой структуры! Если вы неправильно ответите на его вопрос, он может выкинуть вас в окно.

– И что, такие случаи уже были? – поинтересовался я.

– Сколько угодно! – заверила старушка.

Она перекрестила меня, и я постучался в дверь с чувством некоторого напряжения, словно заходил в палату к душевнобольному, страдающему непредсказуемыми рефлексами.

Кабинет профессора был размером с небольшой теннисный корт, и овальный стол на мощных ножках делил его пополам подобно сетке. Пол был плотно заставлен связанными стопками книг. Их было так много, что найти в этом хаосе хозяина кабинета представилось мне делом столь же сложным, как отыскать на страницах пухлого фолианта нужную иллюстрацию. Через большие, как витрины магазина, окна мощным потоком лился солнечный свет, и мириады пылинок в его лучах сверкали и искрились подобно звездочкам. В воздухе стоял крепкий запах старой библиотеки. Наконец я услышал невнятное бормотание, а вслед за тем увидел, как за многотомной стопкой энциклопедии, похожей на небоскреб, медленно выпрямляется мужчина. Мое представление о профессоре педагогики разительно отличалось от того, что мне сейчас представилось. Это был вовсе не тщедушный старичок с клиновидной бородкой и подслеповатыми глазками. Передо мной стоял еще достаточно крепкий, плечистый муж с крупной головой, увенчанной седым ежиком. Черты его лица были грубыми, но не лишенными той привлекательности, какой обладают волевые и умные люди. Белоснежные усы оттеняли ровный загар. Хорошо выбритые щеки лоснились и выглядели упругими. Кожа вокруг светлых упрямых глаз была покрыта рябью морщинок. Несмотря на то, что профессор одной рукой держался за поясницу, на его лице не было и тени болезненного страдания. Этот человек излучал могучее здоровье и властолюбие.

– Привет! – сказал он мне как старому знакомому и, перешагнув через книжную стопку, словно Гулливер через крепостной бастион, протянул широкую, толстопалую ладонь. Блеснул тяжелый золотой перстень. – Тут видишь, что делается – даже посадить тебя некуда. Только переехали. А я ведь говорил рабочим – сначала мебель!

Он говорил чисто и почти без акцента, обращаясь ко мне с тем добрым барским снисхождением, с каким умудренный жизнью ментор разговаривает с зачарованными школярами. Пожав мне руку, он сразу вернулся на прежнее место, как если бы знал меня как облупленного, включая все то, что я собирался ему сказать.