Книга Лес повешенных лисиц - Арто Паасилинна

На всякий случай Ойва Юнтунен решил не открывать глаза. Никакой надобности немедленно восставать из мертвых теперь не было. Куда разумнее наблюдать за ситуацией и только после этого, в общем и целом, приходить в сознание.

Судя по бормотанию майора, Ойва смог вскоре заключить, что он пролежал в избе без сознания со вчерашнего дня. Однако насколько серьезно он ранен?

Все тело немилосердно болело, однако шевеление пальцами ног и рук особой боли не вызывало. Руки-ноги целы, позвоночник по крайней мере не поврежден. И шейные позвонки не смещены, потому как уши у Ойвы Юнтунена шевелились, как и прежде.

Ойва Юнтунен хорошо помнил падение дерева. Это было прекрасное ощущение – головокружительный полет прямо в объятия смерти... Затем ужасный треск и грохот. Такое обычному преступнику не часто приходится переживать в жизни. Ойва Юнтунен мог занести в книгу своих воспоминаний, которая и так уже была внушительной, это событие как одно из самых удивительных.

Майор Ремес не очень-то напоминал дорогого доктора. Несмотря на благие намерения, он скорее смахивал на прямого и сурового фельдшера, да в такой степени, что после каждой процедуры больной чувствовал себя еще хуже. Больше всего раненому было противно кормление, которое происходило через каждые несколько часов. Ойве Юнтунену хотелось перекусить майору Ремесу пальцы, когда тот вливал ложкой мясной бульон ему в рот, но он не мог этого сделать, ибо должен был быть без сознания.

Чтобы освободить себя от этих процедур, Ойва Юнтунен решил прийти в сознание. Он покряхтел и открыл глаза.

Сидевший на корточках возле кровати Ремес безмерно обрадовался пробуждению товарища. В приливе восторга он чуть было не хлопнул больного по плечу. Послышался грохот: это камень, лежавший на сердце майора тяжелым грузом, с шумом упал на пол барака.

Ойва Юнтунен присел. Тело болело, в голове шумело. Может быть, несколько ребер сломаны? А так все указывало в основном на повреждения внутренних органов.

Майор Ремес начал словоохотливо просить прощения. Он заливался соловьем насчет своей жестокости и твердого решения начать новую жизнь. Он пытался всхлипывать, сжимал руки и давал всяческие обещания. Он приносил Ойве Юнтунену свежую воду, проветривал барак и убивал комаров.

– Спасибо за заботу. Однако золота я тебе не дам. Лучше умру, но золото – мое.

Майор спросил, нельзя ли ему, раз уж приятель пришел в сознание, отправиться в село за врачом.

Ойва Юнтунен с ужасом отверг эту мысль. Врача только здесь и не хватало! Он знал, что если сюда придет врач, начнется заполнение бесчисленных бланков. Записали бы имя, дату рождения, место жительства, личный идентификационный номер и группу крови... Профессиональному преступнику никак нельзя подвергать себя такой страшной опасности.

– Скажи, кто ты? – попросил Ремес.

Ойва Юнтунен задумался. Ремес знал, кто он такой, больше не имело смысла играть роль друга природы и исследователя ягелей. Он сказал, что зовут его Ойва Юнтунен, профессия – преступник. Здесь, в Лапландии, у него действительно припрятано кое-какое золотишко. Он забрался в такую глушь подальше от своих подельников, которые должны тем временем выйти на свободу. Он высказал надежду, что майор поймет его. Ремес был счастлив, что ему не придется идти в деревню и объяснять, что здесь случилось. Обоюдное доверие было восстановлено. Мужчины перешли снова на ты, раз уж теперь и новые имена появились.

– Ойва!

– Суло!

С этого времени в бараке на Куопсуваре больше ни упоминались ни фон Ройтерхольм, ни младший научный сотрудник Асикайнен. Жизнь в бараке стала теперь на удивление приятной.

Мужчины договорились, что заработная плата Ремеса будет увеличена на тысячу марок в месяц. Затем они решили приготовиться к зиме, и для этого Ремес отправился в Киттилю. Для закупки месячного провианта и снаряжения Ойва Юнтунен дал майору пять тысяч марок. Перед уходом заботливый Ремес приготовил больному поесть и посоветовал:

– Ты только не утруждай себя слишком. В твоем положении нужно отдыхать, чтобы набраться сил.

Через три дня майор вернулся на тракторе-вездеходе, доверху нагруженном всякой всячиной. Майор оказался исключительным снабженцем и не забыл ничего важного. Даже для Пятисотки он купил несколько банок собачьей еды и роскошную искусственную кость.

– Думаю, лисенку это понравится.

Пока майор ездил за продуктами, Ойва Юнтунен быстро пошел на поправку, а когда Ремес привез купленную в аптеке мазь от синяков и болеутоляющие таблетки, бинты "Идеал" и растирания, он стал поправляться еще быстрее.

Вечером, когда майор зажег огонь в очаге и они сидели, прихлебывая чай из цветов шиповника, Ремес произнес:

– Позвонил жене в Испанию. Говорит, что очень ей там нравится.

Ойва пристально смотрел на огонь, минутку помолчал, затем ответил:

– И нам теперь не на что жаловаться.

– Это все благодаря тебе, Ойва.

Глава 8

Проводя вечера у теплой печки в бараке лесорубов, лесные робинзоны наслаждались вкусной едой, играли в игру, называющуюся миилу и отдаленно напоминающую нарды, и рассказывали друг другу разные истории. Беседы стали более жизнерадостными, поскольку приятелям не нужно было скрывать друг от друга свое прошлое.

В один из таких вечеров майор спросил у Ойвы Юнтунена:

– Так ты действительно бандит, настоящий преступник?

– Я бандит: Кроме того, профессиональный преступник. Хотя я иногда бывал и в университетской библиотеке. Снимал копии с трудов по криминалистике. Это для нашего брата просто клад.

Майору было интересно узнать, из-за чего Ойва Юнтунен пошел по кривой дорожке.

– Дома условия, должно быть, были скверные?

– Все думают, что у преступников всегда трудное детство и молодость. Обычно так и есть, но не в моем случае. У нас, в Вехмерсалми, не страдали от плохих семейных условий, да и приятелей, которые могли бы дурно влиять на меня, там не было. Напротив. У нас дома все было хорошо.

Жили бедно, конечно, но не особенно, если сравнить с соседями. Дома – тишь да гладь да божья благодать. Мать пекла хлеб из белой муки, а отец ловил сетями ряпушку. В школе учитель хвалил и ставил хорошие отметки. Действительно не на что было жаловаться. Единственное, что мне в хозяйстве не нравилось, так это работать. Честно говоря, я всегда был какой-то ленивый.

Майор согласно кивнул.

– После армии не хотелось домой возвращаться, пришлось бы сеять хлеб и кормить скотину. Это отнюдь не радовало. Я попытался устроиться в Хельсинки помощником кладовщика. Тем временем умерла мать. Я подумывал эмигрировать в Австралию, двоюродный брат оттуда писал и очень хвалил тамошние заработки. Я заказал уже в австралийском посольства в Дании бланки для эмигрантов и чуть не улетел на другую сторону шарика. Однако, к счастью, от двоюродного брата пришло письмо, в котором он описывал, как там приходится вкалывать. Я задумался и решил остаться в Финляндии. И никогда не раскаивался в своем решении. Видел бы ты двоюродного брата сейчас. Ему еще только сорок, но вены повылезали, как у марафонца. У него повреждения костей, каждая косточка изношена. Он просто трудоголик. Позапрошлым летом, когда он был в Финляндии, мы сходили к массажисту. Он кричал, как будто его убивают, так эти кости болели. Работая кладовщиком, я крал сварочные трансформаторы и продавал их в Похьянма. На этом сделал приличные деньги и получил год тюрьмы. В это время умер отец. К счастью, успел умереть до вынесения приговора: останься он жив, ему было бы стыдно. Когда я вышел из тюрьмы, то решил, что не буду даже пытаться работать. Честный труд, по-моему, крайне неприятен. Кажется унизительным делать работу, за которую другой человек еще и платит. К тому же работа изнуряет. Мне всегда было жалко трудоголиков.